Нам нужно поговорить о Кевине

Для первого ужина в новом доме на следующий вечер мы купили стейки, и я надела свое любимое платье-кафтан – из белой вышитой парчи, из Тель-Авива. В тот самый вечер Кевин научился заправлять свой водяной пистолет виноградным соком. Ты посчитал, что это смешно.

Новый дом сопротивлялся мне точно так же, как я сопротивлялась ему. В него ничто не вписывалось. В нем было так мало прямых углов, что самый обычный комод, поставленный в углу, оставлял там неудобный треугольник незаполненного пространства. Да и мебель моя была видавшей виды, хотя в лофте в Трайбеке вся она попадала в тон, пусть и нетривиальным образом: и обшарпанная коробка для игрушек ручной работы, и расстроенный кабинетный рояль, и удобный старый диван с подушками, из которых лезли перья. И вдруг в новом глянцевом доме все эти вещи, которые прежде выглядели стильно, превратились в хлам. Я испытывала к ним жалость, очень похожую на ту, что просыпалась во мне по отношению к простодушным, но добросердечным приятелям по школе из Расина, которым на моих вечеринках приходилось толпиться в одном помещении со стильными и острыми на язык ньюйоркцами вроде Айлин и Бельмонта.

То же самое случилось и с кухонными принадлежностями: на гладкой рабочей столешнице из зеленого мрамора мой старый миксер в стиле 40-х годов больше не смотрелся причудливым и старомодным – он выглядел неопрятно и слишком сильно гремел. Потом ты принес новый, пулеобразной формы «Китчен Эйд»[139], и я, словно под дулом пистолета, отнесла свой древний миксер в Армию спасения. Когда я распаковала свои помятые кастрюли и сковородки с широким алюминиевым дном и ручками, перемотанными изолентой, то вид у кухни стал такой, будто какой-то бездомный поселился в особняке, чьи обитатели из высшего света уехали в Рио. Посуду тоже пришлось выбросить; ты нашел в «Мэйси»[140] эмалированный набор кастрюль модного красного цвета. Я никогда прежде не замечала, какой замызганной стала вся наша посуда, но мне, наверное, нравилось этого не замечать.

В целом меня, пожалуй, можно было назвать почти богатой женщиной, но при этом у меня никогда не было много вещей, и, если не считать шелковых портьер из Юго-Восточной Азии, нескольких резных фигур из Западной Африки и армянских ковров моего дяди, мы избавились от большей части обломков моей прежней жизни в Трайбеке в пугающе короткие сроки. И даже эти немногие оставшиеся вещи, привезенные из разных стран, вдруг стали выглядеть подделками, словно их принесли сюда с распродажи в каком-нибудь люксовом аутлете. А поскольку наши эстетические преобразования совпали с моим продолжительным отпуском в «Крыле Надежды», то у меня было такое чувство, словно я исчезаю.

Вот почему проект, которым я занималась в кабинете, был так важен для меня. Я понимаю, что для тебя тот случай стал отличным примером моей нетерпимости, моей негибкости, моего нежелания давать поблажки ребенку. Но для меня он означал вовсе не это.

Для своего кабинета я выбрала единственную комнату в доме, сквозь которую не росли деревья, в которой было только одно окно в потолке и которая была почти прямоугольной – без сомнения, ее проектировали ближе к концу, когда у нашей пары, создававшей Дом Мечты, слава богу, начали заканчиваться блестящие идеи. Большинство людей сочли бы отвратительной мысль наклеить обои на дорогое дерево; но в доме повсюду был этот чертов тик, и мне пришла в голову идея, которая, казалось, позволит мне чувствовать себя как дома по крайней мере в одной комнате: я решила оклеить стены картами. Карт у меня было несколько коробок: городские карты Опорто и Барселоны, на которых красными кружками были обведены те хостелы и пансионы, которые я планировала перечислить в путеводителе по Иберии; географические исследовательские карты долины Роны с ленивыми желтыми загогулинами, отмечавшими мою поездку по ней на поезде; карты целых континентов, на которых шариковой ручкой были прочерчены зигзагообразные линии амбициозных авиаперелетов.