Читаем Народные дьяволы и моральная паника. Создание модов и рокеров полностью

Итак, если не брать в расчет остальные важные события в молодежном сообществе, отсчет которых уже пошел, в 1962–1963 годах разделение между модами и рокерами присутствовало. Но – и это упускают из виду все комментаторы, как бы чувствительны они ни были к нюансам этого разделения – оно не затрагивало всех подростков и, что более важно, не стало хоть сколько-нибудь общеизвестным. Однако для самих групп разрыв виделся достаточно глубоким:

Слово мод означало женоподобность, заносчивость, подражание среднему классу, стремление к амбициозной вычурности, снобизм, фальшь. Арокер – безнадежную наивность, хамоватость, неряшливость и, прежде всего, предательство – так как моды… хотели спрятать бунтарство под хорошим имиджем, безупречной элегантной внешностью, которая призвана нейтрализовать покровительство взрослых, ведь оно уничтожает мир подростков, все более и более осознающих себя[261].

Однако такое контрастное самовосприятие было далеко от представлений посторонних наблюдателей. Следует также иметь в виду неравный баланс, сложившийся между группами к 1963 году. Рокеры не могли состязаться с модами: они не были ни модными, ни гламурными и в целом скорее проявляли свою классовую сущность. Образы хама и шпаны, унаследованные от тедди, не пользовались особой популярностью – в отличие от модов, которые хоть и возникли из вполне реального стиля, благодаря коммерческой эксплуатации абсолютно доминировали. Это была эпоха модов, маниакальные безумные времена ночных дискотек в Вест-Энде и на юге Англии, времена стальных гребней, фиолетовых сердечек и особого, почти истерического настроения, так хорошо переданного Томом Вулфом в его описании «кинетического транса» группы Noonday Underground в клубе Tiles на Оксфорд-стрит[262].

Жизнь в таких местах была буквально и метафорически подпольной: «Двести пятьдесят офисных мальчиков и девочек, продавцы универмагов, посыльные, члены огромной детской рабочей армии Лондона, состоящей из подростков, бросивших школу в пятнадцать, стекаются в этот подвал, в Tiles, в течение дня, чтобы передохнуть»[263]. На первый взгляд, интенсивность мод-феномена была разбавлена, но только слегка, коммерциализмом: Карнаби-стрит, Кэти МакГоуэн, Твигги, транзисторы, настроенные на волну Radio Caroline (его первая передача вышла в эфир в Пасхальное воскресенье 1964-го), бутики, экстравагантные бархат, атлас и яркие цвета ранних модов. К середине 1964 года стали выходить по меньшей мере шесть журналов, чьей основной целевой аудиторией были моды: еженедельники с тиражом около 500 000 экземпляров, ежемесячные издания – 250 000. На телевидении появилась программа Ready, Steady, Go, ориентированная на модов, со своим собственным журналом – именно ее создатели организовали знаменитый «бал модов» в Уэмбли. В те времена о целых потоках в школах, иногда о целых школах, дворах и районах говорилось, что они «ударились в моды».

В этом стремительном распространении сторонний наблюдатель вполне может упустить некоторые неочевидные изменения. В отличие от предпринимателей (которые обо всем этом знали), он, например, не заметил феномен девушки из рабочего класса, получившей относительную экономическую независимость куда позже парня. Особый рынок, ориентированный на таких девушек, начал расти, и во многих аспектах феномен модов был женским в большей степени, чем мужским. Во время праздничных выходных дней чаще всего можно было встретить пятнадцатилетнюю девочку-мода с бледным, похожим на маску напудренным лицом и накрашенными вытаращенными глазами, с плоской грудью, в развевающихся расклешенных джинсах; она шла по улице, прижимая к уху дешевый японский транзистор. Ее обманули – может быть, еще более некрасиво и неприкрыто, чем остальных.

Общественность замечала только тех представительниц ее вида, которые чего-то добились или вот-вот добьются, как Линда у Тома Вулфа: семнадцатилетняя девушка из Эссекса, которая бросила школу в 15 лет (как и большинство из шести ее братьев и сестер), начала работать в офисе, ходила в Tiles, потом продавала обувь в торговом пассаже рядом с клубом (за 9 фунтов и 10 шиллингов в неделю), была замечена фотографом, и вот – «Линда оказалась на пороге, она могла стать моделью или… селебрити, ведь такое бывает… но Линде на все это плевать»[264]. Но таких успешных, как Линда, было немного.

Перейти на страницу:

Все книги серии Исследования культуры

Культурные ценности
Культурные ценности

Культурные ценности представляют собой особый объект правового регулирования в силу своей двойственной природы: с одной стороны – это уникальные и незаменимые произведения искусства, с другой – это привлекательный объект инвестирования. Двойственная природа культурных ценностей порождает ряд теоретических и практических вопросов, рассмотренных и проанализированных в настоящей монографии: вопрос правового регулирования и нормативного закрепления культурных ценностей в системе права; проблема соотношения публичных и частных интересов участников международного оборота культурных ценностей; проблемы формирования и заключения типовых контрактов в отношении культурных ценностей; вопрос выбора оптимального способа разрешения споров в сфере международного оборота культурных ценностей.Рекомендуется практикующим юристам, студентам юридических факультетов, бизнесменам, а также частным инвесторам, интересующимся особенностями инвестирования на арт-рынке.

Василиса Олеговна Нешатаева

Юриспруденция
Коллективная чувственность
Коллективная чувственность

Эта книга посвящена антропологическому анализу феномена русского левого авангарда, представленного прежде всего произведениями конструктивистов, производственников и фактографов, сосредоточившихся в 1920-х годах вокруг журналов «ЛЕФ» и «Новый ЛЕФ» и таких институтов, как ИНХУК, ВХУТЕМАС и ГАХН. Левый авангард понимается нами как саморефлектирующая социально-антропологическая практика, нимало не теряющая в своих художественных достоинствах из-за сознательного обращения своих протагонистов к решению политических и бытовых проблем народа, получившего в начале прошлого века возможность социального освобождения. Мы обращаемся с соответствующими интердисциплинарными инструментами анализа к таким разным фигурам, как Андрей Белый и Андрей Платонов, Николай Евреинов и Дзига Вертов, Густав Шпет, Борис Арватов и др. Объединяет столь различных авторов открытие в их произведениях особого слоя чувственности и альтернативной буржуазно-индивидуалистической структуры бессознательного, которые описываются нами провокативным понятием «коллективная чувственность». Коллективность означает здесь не внешнюю социальную организацию, а имманентный строй образов соответствующих художественных произведений-вещей, позволяющий им одновременно выступать полезными и целесообразными, удобными и эстетически безупречными.Книга адресована широкому кругу гуманитариев – специалистам по философии литературы и искусства, компаративистам, художникам.

Игорь Михайлович Чубаров

Культурология
Постыдное удовольствие
Постыдное удовольствие

До недавнего времени считалось, что интеллектуалы не любят, не могут или не должны любить массовую культуру. Те же, кто ее почему-то любят, считают это постыдным удовольствием. Однако последние 20 лет интеллектуалы на Западе стали осмыслять популярную культуру, обнаруживая в ней философскую глубину или же скрытую или явную пропаганду. Отмечая, что удовольствие от потребления массовой культуры и главным образом ее основной формы – кинематографа – не является постыдным, автор, совмещая киноведение с философским и социально-политическим анализом, показывает, как политическая философия может сегодня работать с массовой культурой. Где это возможно, опираясь на методологию философов – марксистов Славоя Жижека и Фредрика Джеймисона, автор политико-философски прочитывает современный американский кинематограф и некоторые мультсериалы. На конкретных примерах автор выясняет, как работают идеологии в большом голливудском кино: радикализм, консерватизм, патриотизм, либерализм и феминизм. Также в книге на примерах американского кинематографа прослеживается переход от эпохи модерна к постмодерну и отмечается, каким образом в эру постмодерна некоторые низкие жанры и феномены, не будучи массовыми в 1970-х, вдруг стали мейнстримными.Книга будет интересна молодым философам, политологам, культурологам, киноведам и всем тем, кому важно не только смотреть массовое кино, но и размышлять о нем. Текст окажется полезным главным образом для тех, кто со стыдом или без него наслаждается массовой культурой. Прочтение этой книги поможет найти интеллектуальные оправдания вашим постыдным удовольствиям.

Александр Владимирович Павлов , Александр В. Павлов

Кино / Культурология / Образование и наука
Спор о Платоне
Спор о Платоне

Интеллектуальное сообщество, сложившееся вокруг немецкого поэта Штефана Георге (1868–1933), сыграло весьма важную роль в истории идей рубежа веков и первой трети XX столетия. Воздействие «Круга Георге» простирается далеко за пределы собственно поэтики или литературы и затрагивает историю, педагогику, философию, экономику. Своебразное георгеанское толкование политики влилось в жизнестроительный проект целого поколения накануне нацистской катастрофы. Одной из ключевых моделей Круга была платоновская Академия, а сам Георге трактовался как «Платон сегодня». Платону георгеанцы посвятили целый ряд книг, статей, переводов, призванных конкурировать с университетским платоноведением. Как оно реагировало на эту странную столь неакадемическую академию? Монография М. Маяцкого, опирающаяся на опубликованные и архивные материалы, посвящена этому аспекту деятельности Круга Георге и анализу его влияния на науку о Платоне.Автор книги – М.А. Маяцкий, PhD, профессор отделения культурологии факультета философии НИУ ВШЭ.

Михаил Александрович Маяцкий

Философия

Похожие книги

Масса и власть
Масса и власть

«Масса и власть» (1960) — крупнейшее сочинение Э. Канетти, над которым он работал в течение тридцати лет. В определенном смысле оно продолжает труды французского врача и социолога Густава Лебона «Психология масс» и испанского философа Хосе Ортега-и-Гассета «Восстание масс», исследующие социальные, психологические, политические и философские аспекты поведения и роли масс в функционировании общества. Однако, в отличие от этих авторов, Э. Канетти рассматривал проблему массы в ее диалектической взаимосвязи и обусловленности с проблемой власти. В этом смысле сочинение Канетти имеет гораздо больше точек соприкосновения с исследованием Зигмунда Фрейда «Психология масс и анализ Я», в котором ученый обращает внимание на роль вождя в формировании массы и поступательный процесс отождествления большой группой людей своего Я с образом лидера. Однако в отличие от З. Фрейда, главным образом исследующего действие психического механизма в отдельной личности, обусловливающее ее «растворение» в массе, Канетти прежде всего интересует проблема функционирования власти и поведения масс как своеобразных, извечно повторяющихся примитивных форм защиты от смерти, в равной мере постоянно довлеющей как над власть имущими, так и людьми, объединенными в массе.http://fb2.traumlibrary.net

Элиас Канетти

Обществознание, социология / Политика / Образование и наука / История
Фактологичность. Десять причин наших заблуждений о мире — и почему все не так плохо, как кажется
Фактологичность. Десять причин наших заблуждений о мире — и почему все не так плохо, как кажется

Специалист по проблемам мирового здравоохранения, основатель шведского отделения «Врачей без границ», создатель проекта Gapminder, Ханс Рослинг неоднократно входил в список 100 самых влиятельных людей мира. Его книга «Фактологичность» — это попытка дать читателям с самым разным уровнем подготовки эффективный инструмент мышления в борьбе с новостной паникой. С помощью проверенной статистики и наглядных визуализаций Рослинг описывает ловушки, в которые попадает наш разум, и рассказывает, как в действительности сегодня обстоят дела с бедностью и болезнями, рождаемостью и смертностью, сохранением редких видов животных и глобальными климатическими изменениями.

Анна Рослинг Рённлунд , Ула Рослинг , Ханс Рослинг

Обществознание, социология