Предварительные слушания всегда назначались на время, когда суды обычно не заседают: в праздничные дни, по воскресеньям, однажды – поздним вечером. Дополнительный драматизм им придавало использование необычных помещений. Приготовления к слушанию делались – и об этом объявлялось публично – за две недели до праздничных дней, как бы уведомляя о предстоящей церемонии. В Маргите суд был окружен «ордой вопящих подростков», двери охранялись усиленным нарядом полиции, еще двенадцать полицейских находились в зале, среди публики. Суды неизменно были переполнены, и, по крайней мере в Брайтоне, где я присутствовал на нескольких заседаниях, было очевидно, что множество зрителей пришли в суд как на гладиаторский бой. После «предварительного заявления», сделанного председателем во время одного заседания, толпа разразилась спонтанными овациями. Приговоры, особенно сопровождаемые наставлениями, часто встречались громкими аплодисментами. Выяснение виновности или невиновности не занимало много времени, а сходство происходящего с инсценированным процессом было особенно ясно тем родственникам обвиняемых, которые утверждали, что перед судом полиция посоветовала им принести с собой достаточно денег на штрафы. Монотонность ритуальных слушаний с повторяющимся определением обвиняемого как «неуправляемого человека» оживлялась только участием публики и периодическим выкриками, потасовками и громким стуком по решеткам клеток. Сами судьи исполняли свою роль, ведя бессмысленные диалоги со свидетелями или родственниками и выплескивая ритуальную вражду к нарушителю. Родителям часто слишком поздно сообщали, что им следует присутствовать на слушаниях, а когда они все же присутствовали, им задавали такие вопросы:
Председатель: Знали ли вы, что ваш сын был в Брайтоне? Отец: Да.
Председатель: Знали ли вы, что он был в баре «Автомат»? Отец: Нет.
Аудитория встречала эти ответы вздохами изумления, а магистраты многозначительно переглядывались, как бы говоря друг другу: «Ну, вот видите», явно намекая, что отец несет ответственность за якобы совершенное сыном и должен бы знать, хоть и находился за шестьдесят миль от Брайтона, что его сын был в баре «Автомат». К обвиняемым же обращались с неприкрытой враждебностью, как, например, в следующем разговоре между председателем и семнадцатилетним юношей, оштрафованным на 20 фунтов за препятствование полиции:
Председатель: Несколько нарядов полиции пытались предотвратить ужасные последствия, и им пришлось подгонять вас, чтоб вы не задерживались.
Обвиняемый: Мы пытались попасть домой.
Председатель: Жаль, что вы вообще сюда приехали.
Обвиняемый: Да, жаль.
Драматизация девиантности, столь важная для создания эффекта поляризации, была особенно заметна в публичных заявлениях маргитского мирового судьи д-ра Джорджа Симпсона на Троицу 1964 года. Возможно, никогда ранее
Практически каждый репортаж из зала суда полностью цитировал речь д-ра Симпсона об «опилочных цезарях», а его терминология значительно повлияла на символизацию в СМИ и процесс ложной атрибуции. Его фразы широко использовались в заголовках: «"Опилочные цезари охотятся стаями", говорит магистрат», «"Приструните модов и рокеров, этот злобный вирус", говорит мировой судья», «Город наносит ответный удар крысиной стае хулиганов» и т. д.
Любая неоднозначность и любые оставшиеся без ответа вопросы о природе девиантности и конфронтации девианта с социальным контролем разрешались д-ром Симпсоном словесным структурированием ситуации, как заметил комментатор из прессы: «…ко вторнику газеты отражали не то, что случилось, и даже не то, о чем сообщали их собственные репортеры, но то, что произошло, по мнению д-ра Симпсона»
Мелодраматическая атмосфера была уже создана, д-р Симпсон открыл шоу, предупредив, что любое нарушение порядка будет наказано со всей строгостью. Драмы добавлял шум толпы снаружи, а также явственно слышимые отклики на размер штрафов, например, вскрики девушек, подруг обвиняемых, и даже вздохи удивления полицейских, услышавших, что молодые люди, арестованные за поведение, представляющее угрозу для окружающих, получили по 50 или по 75 фунтов штрафа. Первым из сорока четырех молодых людей, представших перед судом, был двадцатидвухлетний парень из Лондона, признавший вину в поведении, представляющем угрозу для окружающих[166]. Следует процитировать обращенные к нему слова судьи целиком, поскольку они были предназначены для широкой аудитории: