Нарративная практика. Продолжаем разговор

Некоторые постфундаменталистские мыслители, которые считают релятивизм отличной идеей, могут согласиться с этим и даже предложить нам возрадоваться. Их аргумент такой: причина любого действия – внутри самого человека. Но я утверждаю, что релятивизм – резко консервативная позиция, и попытки строить жизнь на основе релятивистских представлений являются следствием все тех же господствующих в западном обществе правил.

Релятивизм консервативен, потому что он игнорирует неравноправие в доступе к ресурсам; он игнорирует структуры власти, которые для некоторых людей создают привилегии, а других маргинализируют; он игнорирует законы, регулирующие право на высказывание своего мнения разными слоями общества. Релятивизм помогает узаконить доминирование одних людей над другими и сохраняет имеющееся положение вещей. Релятивизм допускает, что субъект и принимает решение, и совершает действие исключительно самостоятельно, и потому он слеп и не может видеть того, что на все его выборы оказывает влияние реальность. Фундаментализм консервативен потому, что он нормативен. Но вместо того чтобы, отказываясь от него, признать релятивизм, я призываю посмотреть, каковы могут быть последствия этого. Это позволит нам понять, для каких целей он используется.

Я утверждаю, что и фундаменталистская идея о существовании непреложных истин, лежащих в основе человеческих выборов, и релятивистская идея об отсутствии единых представлений о нормах являются частями современной этики. И то, и другое побуждает нас думать, что поступок – это индивидуальное дело. Я полностью с этим не согласен и предлагаю так к этому не относиться. Я предлагаю считать, что поступок – это часть процесса сотрудничества, возникающего в результате непосредственного взаимодействия людей, находящихся в разных локусах культуры, и это никак не связано ни с фундаментализмом, ни с релятивизмом, а связано с совершенно иными представлениями. Эти представления могут направлять нашу работу следующим образом:

– мы будем считать своей задачей организовывать свою собственную работу и работу профессионального сообщества так, чтобы это помогало нам нести ответственность за реальные последствия наших взаимодействий с другими людьми;

– мы будем создавать контексты, помогающие нам критически относиться к тем нормам и правилам, которых мы придерживаемся;

– мы будем видеть, каким образом влияют на нас структуры власти и доминирования и действовать так, чтобы деконструировать их;

– мы будем признавать, что формировать отношение к жизненным установкам людей, которые обращаются к нам за помощью, возможно лишь в ходе непосредственного взаимодействия с ними. Необходимо учитывать при этом разнообразие принципов, норм и нравов сообществ, к которым эти люди принадлежат.

Несомненно, основания для поступка лежат в диалоге – но не в любом диалоге.

Заключение

Как и вас всех, меня иногда спрашивают: почему вы занимаетесь терапией? Когда я учился на социального работника, а это было на пике популярности структуралистского мышления, студентов побуждали психологизировать свои мотивы выбора «помогающей профессии». Подобная психологизация неизбежно превращалась в патологизацию. «Вы пришли в социальную работу, потому что у вас есть проблемы в семье? Это потому, что у вас слияние с матерью, и ее гиперопека так влияет на вас? Быть полезным – это условие получения материнской любви? Вы пришли в социальную работу, потому что вам не хватило близости в отношениях с матерью, и вы пытаетесь исправить это за счет оказания помощи другим людям? Или, может быть, вы пришли сюда потому, что вы отвергаете ожидания, которые предъявлял к вам отец? Или потому, что ваш отец не предъявлял к вам никаких ожиданий? Каков скрытый эгоистический мотив вашего решения прийти в социальную работу? Какие невротические потребности удовлетворяет это решение?» Или, например, вопросы строились вокруг того, какое подкрепление мы получали в этой работе – в бихевиористской парадигме стимула и реакции. Я однажды провел опрос и выяснил, что те же самые вопросы, которые патологизируют мотивацию прихода в социальную работу, задаются и специалистам других помогающих профессий, так что я думаю, что многие из вас могут опереться на собственный опыт и добавить к этому списку свои вопросы.

То, что меня интересовало психологическое консультирование, а особенно семейная терапия, рассматривалось как подтверждение каких-то подозрений, заключенных в этих вопросах. Однако мне всегда казалось, что подобные вопросы порождают глубоко консервативные интерпретации мотивов, и эти интерпретации имеют реальные последствия для карьеры многих людей, принявших решение работать в этой сфере.