Население: одна

Офелии не хотелось становиться для Билонг матерью или бабушкой. Ей до смерти надоело играть эти роли, надоело быть хорошей дочерью, хорошей женой, хорошей матерью. Она положила на это семьдесят с лишним лет и потрудилась на совесть; теперь ей хотелось быть той Офелией, которая красит бусины, занимается резьбой по дереву, поет своим старым трескучим голосом вместе со странными существами под их странную музыку. Ей с лихвой хватало той роли, которую возложили на нее существа.

– Это ужасное напряжение, – зашептала ей лингвистка. – Мне, наверное, не следует вам это говорить…

«Ну так не говори, – подумала Офелия. – Не говори мне. Я не хочу ничего знать».

– Но вы мудрая женщина, хоть нигде и не учились.

Офелия еле сдержалась, чтобы не ответить на ее покровительственный тон что-нибудь резкое. Мудрая, хоть нигде и не училась? Какое отношение мудрость имеет к образованию? И потом, образование у нее было; она училась много часов, корпела над материалами по ночам и рано утром, когда этой девчонки еще и в проекте не было. Этой… этой сопли, которая понятия не имеет, как чинить насосы, которая на глазах у Офелии беззаботно прошла между коровой и ее теленком.

– Понимаете, – продолжала девчонка самозабвенно, не подозревая о мыслях Офелии, – они друг друга терпеть не могут. Это тянется уже давно. И они пользуются мной как предлогом. Один говорит, что я флиртую, другой – что я не флиртую, и…

– А ты флиртуешь? – спросила Офелия. Скорее всего, да: иначе зачем она брызгается духами? Зачем раскачивает своим спелым молодым телом, будто груша на ветке, каждым движением зазывая сорвать ее и съесть?

– Нет, конечно. – Вспышка, возмущенный

взгляд. Совсем как Линда: та всегда отрицала на словах, хотя ее бедра говорили совсем другое. Но это была не Линда. – Ну… может быть. Но не всерьез, понимаете? У нас ведь совсем другая культура. – Снова этот снисходительный тон. – Мы живем по другим правилам… – Как будто человеческая натура способна измениться для ее удобства, как будто мужчины – не животные, в которых природой заложено реагировать на запахи и движения. – Один из них мне и правда нравится, так почему бы ему не намекнуть? Но я бы не назвала это флиртом.

– Ты с ним спишь?

Девчонка вспыхнула и нахмурилась.

– Какое ваше… – Она вдруг осеклась, и лицо ее переменилось, словно кто-то провел пальцем по влажной глине. – Привет, Кира. Как твои исследования?

Офелия подняла взгляд на другую женщину. Старше этой девочки и не такая беспечная, но все равно молодая в глазах Офелии. Она была чем-то недовольна; Офелия подозревала, что дело в девчонке.

– Общий сбор через двадцать минут, Билонг, и от тебя ждут результаты предварительного анализа…

– Но я не… Еще слишком рано… У меня только сырые данные…

– Значит, представишь сырые данные. – Кира стояла перед ней, грозная, как штормовая туча; наконец девушка отлипла от забора и зашагала прочь, прямая как палка.

– Вы что, сердитесь? – Офелия прислонилась к нагретой солнцем стене и постаралась принять глупый вид.

– Она не должна тратить время на разговоры с вами. У нее полно работы.

Офелия ждала. Она много раз видела, как точно такой же трюк проделывали старшие дети: их целью было вовсе не прогнать младших, а завладеть вниманием матери или бабушки самим.

Кира выразительно вздохнула, и Офелия поняла, что очередных откровений не избежать. Она прикрыла веки. Может быть, Кира передумает, если ее конфидентка будет выглядеть как дура.

– Вы не болтливы, – сказала Кира.

Ошибка. Этой женщине хотелось излить кому-то душу, а для такой цели лучше молчаливой глупой старухи не найти. Офелия открыла глаза, но изображать словоохотливость было поздно. Уголки губ Киры дрогнули.

– А еще мне кажется, что вы и вполовину не так глупы, как притворяетесь. Глупая женщина не протянула бы столько времени одна.

Проницательное, хотя и нелестное наблюдение. Хоть бы раз в жизни ее увидели такой, какая она есть, а не такой, как рисует их воображение.

Она глянула на Киру. Короткие волосы, уложенные в элегантную прическу; гладкая молодая кожа, едва тронутая первыми морщинами. Кто же она такая?

– Я не считаю себя глупой, – сказала Офелия.

Кира распахнула глаза и тут же прищурилась.

– Это видно. Но я все-таки не понимаю, почему вы решили остаться.

– Это видно, – сказала Офелия ей в тон. – И не поймете, вы слишком молодая.

– Вы не хотели умереть на корабле, в заморозке?

Офелия раздраженно пожала плечами. Молодые люди все сводили к смерти; они были ею одержимы. Она попыталась объяснить:

– Дело не в смерти, а в жизни. Здесь я могла жить в одиночестве…

– Но в изоляции выжить невозможно, – перебила Кира. Не в первый раз, как и ее товарищи. – Вам, наверное, было ужасно одиноко. Повезло, что появились автохтоны.

Доказывать, что ей вовсе не было одиноко, казалось бессмысленно. Офелия уже пробовала – и помнила их жалостливые, понимающие взгляды.

– А может, я просто сумасшедшая.

– В вашей характеристике ничего такого не упоминается.