Наш маленький, маленький мир

Как только я возвращалась из школы, он принимался за меня. Мне приходилось ставить рядом с коляской табуретку, и она заменяла мне стол. Я сидела на низкой скамеечке и делала уроки, отрываясь каждую минуту, чтобы поговорить, с Павликом. Я приобрела такую сноровку, что могла одновременно отвечать на его вопросы и решать задачки. Причем без ошибок.

Мама в это время отстирывала вываренное белье, сушила, гладила выстиранное вчера и скатывала чистые бинты. Но тут обычно являлась тетя Тонча с Каей и пани Маня с Богоушеком.

Мы все вместе шли в Стромовку, или мамы сидели и беседовали, а мы, дети, веселились вчетвером. Вскоре мы настолько привыкли к положению Павлика, что оно стало казаться нам нормальным. Никто из нас, а тем более сам Павлик не сомневался, что он скоро выздоровеет и будет бегать вместе с нами. Он был ужасно сообразительный и во всем задавал тон. Мы даже завидовали ему: его повсюду возят, а в школу ходить не заставляют.

Он умел использовать это свое преимущество, и, когда я зимними сумеречными утрами с трудом продирала заспанные глаза, то первое, что я слышала, был его ехидный голосок:

— Как я рад, что мне не надо вставать!

Он так сладко потягивался в своей коляске, что я охотно променяла бы свое здоровье на его недуг.

— Как я рад, что мне не надо в школу! — продолжал брат. — Брр… на улице, наверное, холодно!

Иногда я из зависти притворялась больной, но маму удавалось обмануть нечасто. И вот я закутана, как будто собралась на северный полюс, трико заправлены в чулки, толстые носки, высокие ботинки на шнурках, шапка напялена на самые уши, рот замотан шарфом, потому что дышать надо носом.

На коротком пути в школу мне необходимо многое успеть: избавиться от недоеденного рогалика, вытащить трико из чулок, освободить из-под шапки уши и сдвинуть шарф с губ. На картинке Лады я видела, что шарф должен развеваться над землей, но заставить свой шарф развеваться мне никак не удавалось.

Определить в школу Павлика оказалось делом нелегким. Потребовалось множество хлопот: необходимо было отнести документы в мужскую школу. Папа отказался ради таких пустяков отпрашиваться с работы, а мама была в школе один-единственный раз, когда я училась еще в первом классе. Наша милая улыбающаяся учительница вместо того, чтобы сообщить ей о моих успехах, лишь вздохнула: «Жаль вашу девочку, но что поделаешь, вы обратили внимание? Ведь у нее же совсем взрослые глаза! Дети с такими глазами обычно умирают в раннем возрасте».

С тех пор мама стала трястись надо мной, таскала по врачам, запрещала бегать, а школу обходила за сто верст.

Все хлопоты о Павлике легли на мои плечи.

— Надеюсь, ты не струсишь, — подбадривала меня мама. — Ты же скоро в пятый класс перейдешь.

Я училась еще в третьем, и вход в мальчишескую школу был мне заказан: ни одна девчонка ни за что на свете не пошла бы туда. Таков был неписаный закон. Девочки разорвут на части мальчишку, переступившего порог нашей школы, а мальчишки не пустят к себе ни одну девчонку.

Я перехитрила мальчишек: вошла в их школу во время уроков. Обогнула угол дома, с трудом открыла тяжелые двери и проскользнула внутрь. В школе было тихо. В длиннейших коридорах стояла та же вонь. И вдруг передо мной возник большой парень. Ноги мои стали ватными, и сердце оборвалось.

— Чего тебе надо, девочка?

Мне стало легче, и я гордо выпрямилась.

— Я иду к пану директору.

— Его кабинет вон там, — сказал парень уже значительно учтивей.

Директор оказался старым и приветливым, и мне захотелось учиться в мальчишеской школе. Он прочел медицинскую справку и понимающе закивал головой.

— Конечно, конечно, само собой разумеется.

Он погладил меня по голове.

— А ты хорошо учишься?

— На одни пятерки, пан директор.

— Вот и отлично, значит, ты и сама можешь заниматься с братом? Если б он умел читать, ему бы не было так скучно.

Прекрасная мысль! Мама купила словарь, и я стала показывать брату букву за буквой. Через несколько дней он уже читал сам. Мама долго не верила, полагая, что он только делает вид, будто читает. Но однажды он бегло прочел вслух целый абзац.

Прибавилось забот: нужно было доставать книги, но Павлик уже мог развлекаться сам. Учиться писать он не желал, для передачи мыслей на бумаге он использовал азбуку Морзе, точки и тире оказались для него куда легче букв. Павлик научился рисовать, рисовал он хорошо, лучше меня, более того — умел рисовать одинаково ловко обеими руками. Сидеть он мог, лишь упираясь спиной в спинку коляски, быстро уставал и большей частью лежал, поворачиваясь то на правый, то на левый бок. Видимо, поэтому обе руки у него были развиты одинаково хорошо. А ногами, давно отвыкшими от ходьбы, он мог схватить чашку или взять книгу.

Тщетно пыталась я повторить этот фокус, но у меня, как уверяла мама, не только ноги, но и обе руки были левыми.