Наш знакомый герой

Лохматая соображала очень быстро, не отнимешь. И она поняла, что Данила — не враг. Нет, мало того, он — друг. Нет, мало того, он — Данила. И еще она очень быстро поняла: это надолго. Это совсем не то, предыдущее. Это что-то человеческое.

— Прости меня, — горячо сказала она Даниле.

— Как ты живешь?! Как ты еще жива такая?! — с изумлением пробормотал Данила.

Вот и все. Теперь, через столько лет, она раскрутила механизм случившегося. И дело, оказывается, выглядело так: она заставила Данилу принять участие в своих делах, а он, из порядочности и мужского благородства, зная только этот случай из ее жизни, не смог не испугаться за нее, не смог не вступиться. И завяз.

С вечера она, разумеется, ушла. Подруги сказали, что была драка между Данилой и Николаевым.

С тех пор она если и смотрела на Данилу, то лишь украдкой. Она жила с ним рядом и забыла его лицо. Всех одноклассников могла представить себе, но Данила выпал. Он стал  в о о б щ е  Данилой, но в любом случае его лицо было прекрасно.

Очень быстро она сообразила, что вот это и есть любовь. Не из пальца высосанная, не накачанная, не потому любовь, что существует слово «любовь», а потому, что никуда от нее не денешься. Жаль только, что она, как всегда, опережала события. Данила долго не понимал, что любит ее тоже. И в рыцарстве, и в некоторой эмоциональной тупости он был настоящий мужчина. Мужчиной он был и в том, что не хотел быть ведомым. А она, к сожалению, не умела выжидать. Ждать — сколько угодно. Но выжидать, сидеть в засаде? Нет. Это — дело хищников. Даже потом, когда она уже досконально знала закончики любви, когда могла выдать замуж любую подругу за кого та только пожелает, сама она не могла и не хотела пользоваться этими приемами. Вначале потому, что не умела, а потом уже сознательно не желала изменять себе самой. Тот, кто ей действительно нужен, тот, кто достоин любви, переступит через ее принципиальные нарушения правил игры. (Кроме Данилы, этого не сделал никто.) В ее глазах кокетливая позиция выжидания была вульгарным одурачиванием. Пусть будут одурачены те, кто хочет быть одураченным.

Данила долго не понимал этого. Он вырос в доме, кишащем балеринами разных возрастов и способностей, всех мастей. Приятельницы матери, позже ее ученицы. Юных балеринок называют «глаза на ножках». Тот, кто сталкивался с этими вечными девочками близко, знает об их духовной наполненности, образованности, воспитании и любви к труду. Среди них нет некрасивых — если у вас есть душа, вы отзоветесь на любую из них.

Так почему же не одна из этих? Уж она бы скорее отвечала самому строгому юношескому идеалу!

— Потому, что ты лучше танцуешь, — смеясь, сказала ей как-то мать Данилы.

— Танцую?

— Ну да. Они танцуют от сих до сих. А ты — сама по себе.

Сейчас только Горчаковой ясен смысл этих слов. Но тогда… Мысля и рассуждая логически, она понимала, что Данила ее любит. Никакая жалость не заставит зеленого мальчишку заботиться о совершенно посторонней да еще некрасивой девчонке. Он это делает из порядочности? Но тогда поберег бы свои пусть злые, но совсем не равнодушные поцелуи до истинной возлюбленной, не смущал бы покой неприкаянного огрызка женщины, какой была Лохматая. Это если рассуждать… А чувству мало рассуждений, на то оно и чувство, чтоб исследовать предмет вблизи, чувственно. Но предмет блуждал, пропадал, исчезал из сферы воздействия, потом все же возвращался. До случая с машинкой. А вот после этой машинки Данила пропал слишком надолго.

— Я подумал, что у тебя все в порядке, — скажет он намного позже, не зная о том, что само желание, чтоб с  н е й  все было в порядке, и есть непременное условие любви истинной.

Он пропадал, и даже мама его Женьке не звонила. (Лохматая не знала, что она на гастролях.) Уж теперь-то все. Лохматая боялась, что все, но одновременно надеялась, что все.

А тут еще неожиданная, пугающая удача с печатанием рассказов… Удача была горька…

* * *

Удача была горька.

Семенов, как и обещал, отправил Женьку к машинистке. Браунинг с первого взгляда ей не понравилась. Во-первых, за свое высокомерное карканье. Во-вторых, за всяческие грубые поучения и одергивания.

В первый раз придя к ней, Женька опоздала на полчаса против договоренности. Та посмотрела на часы, потом, пронзительно, на Женьку и сказала: «Вы отняли у меня тридцать две минуты. Это распущенность».

В-третьих… Последний экземпляр рукописи был весь измаран карандашными пометками. Просмотрев их под бдительным оком Браунинг, Лохматая чуть не сгорела от стыда. Как эта безмозглая мазня могла кому-то нравиться? Только злейший враг мог счесть это рукоделие литературой, чтоб ты поверила в себя, обнаглела и пропала, всеми осмеянная.