Нашествие 1812

Коляска покачивалась, навевая дрему; возница пел какую-то протяжную, тоскливую песню; по обе стороны дороги тянулись унылые равнины с изредка разбросанными по ним чахлыми деревцами и убогими избенками, выцветшее небо было чисто – глазу не за что зацепиться. Хотя… Шишков даже привстал, но тотчас снова плюхнулся на подушки. По небу плыли два облака, сближаясь друг с другом; одно было сильно похоже на рака, вытянувшего в стороны раскрытые клешни, другое – на дракона, какими их рисуют в книжках. Как только голова дракона сошлась с клешнями рака, она утратила свою форму, и вскоре всё облако растворилось без следа, но и второе расплылось бесформенным пятном. «Что бы это значило? – задумался Шишков. – Не зря же было явлено это видение. Что за дракон, что за рак? Рак! “Рак” и “Россия” на одну букву начинаются! Рак победит Дракона!» Приободрившись от этой мысли, он продолжил свой путь повеселевшим.

Настроение в Петербурге было совсем иным, чем в Москве: повсюду царствовало унылое молчание. Шишкову рассказали, что, прослышав о скором прибытии императора, народ две ночи кряду спал в Казанском соборе, но встречал государя тревожными взглядами, а не радостью и восторгом. Даже иллюминация не могла рассеять тоски. Друг другу передавали слухи о том, что сорок тысяч французов, перейдя Двину, движутся к Петербургу и со дня на день будут во Пскове. Надежных известий узнать неоткуда; в газетах печатали о поражении французов Платовым при Мире, Остерманом при Островне, Багратионом при Дашковке, но этому плохо верили. Французских дипломатов, вестфальского, вюртембергского, баварского посланников и неаполитанского поверенного в делах выслали на днях в Кронштадт, а оттуда в Гамбург; один из них еще в апреле сказал при свидетелях, что французские орлы будут в Петербурге прежде, чем там успеют назначить генералов и главнокомандующего.

Шишков отправился в Таврический дворец – и там все лица вытянуты, взгляды озабочены. Завидев дородную фигуру графа Голенищева-Кутузова, Александр Семенович подошел к нему поздравить с избранием начальником московского ополчения, чем сильно его удивил: Михайло Ларионович не знал об этом, и государь ему ничего не сказал. Петербургское дворянство поручило Кутузову собрать ополчение для выступления в поход на помощь Витгенштейну, граф затем и приехал во дворец, чтобы сообщить о том монарху.

– Так стало быть, дворянство обеих столиц нарекло ваше превосходительство своим защитником и Отечества! – с энтузиазмом воскликнул Шишков.

Толстое лицо Кутузова сморщилось, из здорового глаза выкатилась слеза.

– Вот лучшая для меня награда в этой жизни! – сказал он дрогнувшим голосом.

Шишков тоже прослезился.

На следующее утро город было не узнать: везде улыбки, счастливые лица; в собраниях, ресторанах, частных домах пили за здоровье графа Витгенштейна – спасителя Петербурга. О битве при Клястицах рассказывали слогом, достойным «Илиады»; государь наградил Витгенштейна орденом Св. Георгия второго класса; кто-то уже сложил песню, исполненную после представления в театре:

Хвала, хвала тебе, герой,
Что град Петров спасён тобой!

В газетах теперь ежедневно печатали сообщения о победах русского оружия над французами: при Бешенковичах, при Островно, при Салтановке. В статьях приводились яркие подробности, например, о том, что генерал Раевский вел в атаку солдат Смоленского полка, держа за руки обоих своих сыновей-подростков.

«Имею щастие всеподданнейше поздравить Ваше Императорское Величество с совершенным разбитием и забранием в плен, сего июля 15 числа, всего отряда саксонских войск, занимавшего город Кобрин и с большим упорством девять часов оборонявшего оный, – узнавали читатели «Северной почты» из донесения государю генерала Тормасова. – Трофеи сей победы суть: четыре знамя, восемь пушек и большое число разного оружия; в плен взяты: командовавший отрядом генерал-майор Клингель, полковников 3, штаб-офицеров 6, офицеров 57, унтер-офицеров и рядовых 2234, убитых на месте более тысячи человек; потеря же с нашей стороны не весьма значительна…»

В церквах пели «Тебя Бога хвалим» под пушечный салют из Петропавловской крепости в пятьдесят один выстрел. Колонны Адмиралтейства подсветили плошками, среди берез в начале Невского проспекта развесили фонарики.

По Исаакиевской площади дрейфовал матросской походкой подгулявший чиновник в расстегнутом темно-зеленом мундире с протертыми суконными обшлагами. Лицо его было кармазинно-красным, фуражка заломлена набок.

– Позвольте узнать, по какому случаю город сегодня иллюминован?