Нашествие 1812

Выбили двери, вломились в дом, началась резня. Волконский бросился следом за драгунами, чтобы захватить живого «языка», но обозленные солдаты никому не давали пощады, казаки приканчивали раненых, труп лежал трупе. Увидев в углу еще шевелившегося офицера, Серж закрыл его собой, но немец был так изранен, что едва мог говорить и вскоре умер.

Фрески в парадных залах были расцарапаны, лепнина отбита, обои порваны – глупое, нелепое варварство. Под ногами хрустели черепки. Волконский и Бенкендорф прошли по двум анфиладам комнат от двора до парка, поднялись наверх – жилые помещения тоже были разгромлены: мебель поломана, содержимое шкафов и комодов выброшено на пол… Они вздрогнули от боя настенных часов, которые каким-то чудом уцелели. В кабинете над письменным столом, по которому рубанули палашом или саблей, висели на стене рисунки в рамках. Рассудив, что французы всё равно сюда вернутся, Серж и Саша сняли по одному, себе на память, и спустились в сад.

Крестьян нигде не было видно, все избы стояли пустыми, хотя в этом имении княгини Голицыной должно было проживать несколько тысяч душ. Приятели разделились, чтобы продолжить поиски.

Оранжерея высотой в два человеческих роста благоухала ароматами роз. Бенкендорф прошел вдоль грядки с пучками раскидистой травы, из которых торчали желтоватые шишки ананасов, сорвал с дерева персик… У дальней стенки стояла кучка крестьян, один мужик целился в офицера из ружья.

– …вашу мать! – гаркнул Бенкендорф. – Вы что же это, сучьи дети, в своих палить собрались?

Мужик с облегчением опустил ружье.

– Не гневайся, барин! Вас не разберешь: кто свой, кто чужой…

Саша отметил про себя, что он прав: надо бы сменить мундир на что-нибудь более народное и остерегаться говорить между собой по-французски. Вслух он объявил мужикам, что французы перебиты, их надо бы похоронить, но это успеется, а первым делом следует собрать съестных припасов, которые отряд заберет с собой, и корм для лошадей.

– …Вот тебе, барыня, и аббат Николь, вот тебе, матушка, и аббат Саландр, и аббат Мерсье! – причитал дворецкий из дворовых, обходя господский дом и сокрушаясь.

Слыша имена своих наставников и учителей, Волконский с трудом удерживал улыбку. Княгиня Голицына, владелица Самуйлова, давным-давно перешла в католичество и привозила с собой французских духовников, когда приезжала сюда на лето. Аббата Николя Серж знал очень хорошо, поскольку учился в его петербургском пансионе. Отказавшись присягать революционной нации, этот иезуит очутился в России лет двадцать назад, был обласкан императрицей Екатериной, выписал к себе аббата Саландра и других старых знакомых, потом перебрался в Москву и больше уж не преподавал. С прошлого года отец Николь жил в Одессе у другого своего бывшего ученика – герцога де Ришелье, генерал-губернатора Новороссии. А вот на Бонапарта он никак повлиять не мог, но разве объяснишь это простодушному дворовому?

Провиант и фураж были доставлены. К Бенкендорфу, сняв шапку, подошел один из мужиков, посланный «обществом», и попросил позволения утопить бабу, которая указала французам погреб, куда крестьяне спрятали столовое серебро и ценные вещи барыни. Саша с Сержем переглянулись. Они уже знали, какими способами французы добывали подобные сведения.

– Так может, они били ее?

Мужик подтвердил, что бабу, в самом деле, жестоко пороли, лежит больная, но разве ж можно отдавать басурманам господское добро? Бенкендорф предположил, что сама княгиня простила бы той бабе по-христиански, ведь она должна быть добра, раз крестьяне так любят ее. Глаза мужика потемнели, на скулах заходили желваки: нет, доброй барыня не была никогда, летом на конюшне крик да плач стояли с утра до вечера. Но бабу языкатую общество всё равно постановило утопить, чтоб другим неповадно было.

Ночью Волконский долго думал над этой историей, пытаясь понять логику мужиков, так ничего и не придумал и заснул. А утром отряд ушел из Самуйлова.

* * *

Письмо к Александру Георг Ольденбургский начал с поздравлений по случаю рождения второго племянника, Константина-Фридриха-Петра, и уверений в том, что Катенька чувствует себя хорошо и вполне здорова. На этом радостные новости закончились.

Смотр, произведенный принцем ярославской военной силе, оставил по себе удручающее впечатление: половина ратников никуда не годилась, помещики избавлялись от обузы, посылая в ополчение стариков и мальчишек, не годных к службе, пьяниц и мужиков с телесными изъянами. Георг потребовал их немедленно заменить, ведь ратникам предстояло защищать дорогу на Москву. Одеты мужики плохо, вооружение их состоит из сабель и пик, ружья обещало доставить правительство, но так и не прислало.

Дом призрения ближнего освободили для раненых, сирот-воспитанников вывезли в Вологду. Городская дума предоставила дрова, свечи, солому для постелей, прислала мастеров для ремонта здания, однако теснота и нечистота вызвали среди раненых эпидемию горячки. Лекари и доктора-добровольцы делали всё возможное, чтобы она не распространилась на город.