Наши разногласия. К вопросу о роли личности в истории. Основные вопросы марксизма

Всякий, следивший за нашими общественными течениями последнего времени, знает, конечно, что именно в сторону обеспечения внутреннего рынка и направляются усилия наших «частных предпринимателей». Это стремление встречает себе поддержку как в правительственных сферах, так и в прессе, а также и в той среде, которую не признать «интеллигенцией» можно лишь на основании своеобразной терминологии г-на Тихомирова. Не мало наших профессоров и ученых группируются уже под этим знаменем. Тем не менее, дело русского капитализма кажется г-ну Тихомирову очень трудным, «если не вовсе безнадежным». По его мнению, «промышленность развивается туго. Она постоянно жалуется на недостаток интеллигентных и энергичных сил». Это, конечно, до некоторой степени, справедливо; но указывает ли это обстоятельство на «безнадежность стремлений русского капитализма»? Не обусловливается ли «тугое развитие» русской промышленности влиянием современного политического гнета? Что свободные учреждения составляют необходимое условие капитализма на известной стадии его развития – это давно уже известно каждому, как в «Европе», так и в России, где еще в пятидесятых годах раздавались голоса, требовавшие свободы ради успехов промышленности. Г-н Тихомиров мог бы с большою для себя пользою прочитать речь покойного И. Бабста «О некоторых условиях, способствующих умножению народного капитала», произнесенную в июне 1856 года в торжественном собрании казанского университета. Эта речь помогла бы ему понять, каким образом тот же самый капитализм, который прячется сначала под «мантию самодержца», приходит, мало-помалу, в противоречие с интересами абсолютной монархии и начинает фрондировать, разумеется, по-своему, умеренно и аккуратно. «Трудно себе представить, до какой степени дурная администрация, отсутствие безопасности, произвольные поборы, грабительство, дурные учреждения действуют гибельно на бережливость, накопление, а вместе с тем и на умножение народного капитала, – говорит названный экономист. – Междоусобные войны, борьба политических партий, нашествия, мор, голод не могут иметь того гибельного влияния на народное богатство, как деспотическое и произвольное управление. Чего ни перенесли благословенные страны Малой Азии, каких ни испытали они переворотов, и постоянно вновь обращались в земной рай, покуда не скрутила их турецкая администрация. Что было с Францией в XVIII столетии, когда над земледельческим народонаселением тяготела безобразная система налогов и когда, вдобавок еще, под видом последних, каждый чиновник мог смело и безнаказанно грабить? Против воров и разбойников есть управа, но что же делать с органами и служителями верховной власти, считающими свое место доходным производством? Тут иссякает всякая энергия труда, всякая забота о будущем, об улучшении своего быта… капиталы и накопление их, тогда только исполнят настоящее свое назначение, когда открыта полная и свободная стезя для их деятельности». Напрасно г-н Тихомиров ссылается на то обстоятельство, что «царствование Александра II было сплошною попыткой монархии восстановить свою прочность путем организации России под началом (?) буржуазии», как на аргумент в пользу мысли о безнадежности стремлений русского капитализма. История французской абсолютной монархии, начиная с Генриха IV, была также почти «сплошною попыткой» поддержать прочность старого государственного строя путем организации Франции «под началом буржуазии». Уже на собрании Генеральных Штатов 1614 года дворянство жалуется на это в самых недвусмысленных выражениях. Мы говорили уже выше, какие заботы прилагал министр Людовика XIV к промышленному развитию Франции. В XVIII веке, накануне революции, создается целая школа экономистов, которые проповедуют солидарность интересов капитализма и абсолютной монархии, провозглашают буржуазный принцип Laissez faire, laissez passer и указывают в то же время на Китай, как на образец политического устройства. Монархия всеми силами старается приспособиться к новым условиям, поскольку это возможно без отказа от абсолютной власти. На самом краю своего гроба, при открытии Генеральных Штатов 1789 года, она, устами Людовика XVI, осуждая «иллюзии», обещает удовлетворить все «разумные» требования страны. Но неумолимая логика вещей показывает неожиданным, – даже для многих и многих буржуа, – образом, что самым «разумным», хотя и не всеми сознанным, требованием страны было падение абсолютизма. Политические идеалы физиократов оказались самою несбыточною утопией. И эту невозможность сочетания абсолютизма с дальнейшим развитием буржуазии понимали очень многие современники физиократов. Укажем хоть на социалиста Мабли и его Doutes proposées aux philosophes économistes. В его время буржуазия, как класс, не задумывалась еще о «захвате» верховной политической власти в стране; но он не говорил, подобно г-ну Тихомирову, что «если бы она имела достаточно силы, она сделала бы это теперь». Он знал, что бывают исторические эпохи, в которые сила и политическое сознание данного класса растут с такой же быстротой, как уровень речной воды после вскрытия льда. Он знал также, что сила каждого класса есть понятие относительное, определяющееся, между прочим, степенью падения его предшественника и уровнем развития его наследника. При неразвитости народа, французская буржуазия являлась единственным классом, способным к господству. Абсолютизм мешал дальнейшему развитию Франции под ее руководством, и потому был осужден на погибель. Буржуазия возмутилась против того самодержавия, под «мантией» которого она доросла до «крамолы». Мабли предвидел этот исход и, несмотря на свои коммунистические идеалы, сознавал, что ближайшее будущее принадлежит буржуазии.