Наши разногласия. К вопросу о роли личности в истории. Основные вопросы марксизма

Если бы не только общественным классам, но даже философским и политическим теориям можно было отказывать в значении и будущности на том основании, что все они развиваются некоторое время под эгидой принципа, не совместного с их дальнейшим развитием, то нам пришлось бы отрицать всю человеческую культуру и «придумывать» для нее новые, менее «рискованные пути». Разве философия не зародилась в недрах и на счет теологии? «Единство, подчинение, свобода суть те три отношения, в которые постоянно становилась философия христианской эпохи к церковной теологии», – говорит Фридрих Ибервег в своей истории философии[80], и этот порядок взаимных отношений знания и веры может быть признан всеобщим законом, если мы, с своей стороны, прибавим, что «свобода» расчищает себе путь лишь посредством самой ожесточенной борьбы за существование. Каждый новый общественный или философский принцип зарождается в недрах – и потому на счет питательных соков – старого, ему противоположного. Умозаключать отсюда к «безнадежной» судьбе нового принципа значит не знать истории.

Наши самобытники, действительно, знают ее очень плохо. Слушая рассуждения манчестерцев о вреде государственного вмешательства и зная в то же время, что русские капиталисты очень падки на такое вмешательство, поскольку оно выражается в покровительственном тарифе, субсидиях, гарантиях и т. п., русские доморощенные социологи заключают отсюда, что путь развития нашего капитализма диаметрально противоположен ходу развития капитализма западноевропейского: на Западе буржуазия говорит только о «невмешательстве», у нас – только о субсидиях и гарантиях. Но если бы гг. В.В. и К° не верили на слово экономистам манчестерской школы и хоть на время оторвались бы от своих «самобытных» источников, то они узнали бы, что не всегда и не везде западноевропейская буржуазия стояла за принцип невмешательства у себя дома и еще того менее стояла за него в колониях. Узнавши это, они увидели бы, что их противоположения лишаются почти всякого смысла. Известно, что коренная ошибка буржуазных экономистов манчестерской школы именно в том и заключается, что они возводят в вечные и неизменные «естественные законы» те принципы, которые имеют лишь преходящее значение. Не разделяя «ожиданий» буржуазных экономистов от будущего, многие русские самобытники убеждены, однако, в правильности их взглядов на прошлое. Они верят, что в истории Запада государственное вмешательство и правительственная поддержка никогда не были нужны западноевропейской буржуазии и ничего, кроме вреда, ей не приносили. В этом-то и состоит главный недостаток наших самобытных теорий и программ. Г-н В.В. верит на слово манчестерцам и считает лишним хоть немного ознакомиться с экономической историей Европы. Г-н Тихомиров верит на слово г-ну В.В. и в возрастании влияния интересов русской буржуазии на экономическую политику последнего двадцатипятилетия («царствование Александра II было сплошною попыткою» и т. д.) видит главный признак слабости и мертворожденности русского капитализма.

До г-на В.В., сторонника абсолютизма и уже по одному тому злейшего реакционера, нам нет никакого дела. Но, признаемся, нас очень огорчает легковерие редактора революционного органа.