Наши за границей

— Mais c'est du bon vin, madame, que je vous donne. Отъ этого вина никогда не будетъ болть голова. Вы знаете monsieur Petrchivsky `a P'etersbourg? Je crois qu'il est colonel `a pr'esent. Ахъ, какъ мы съ нимъ хорошо веселились въ Петербург! Вотъ былъ веселый человкъ и любилъ выпить. Et m^ome tr`es riche… Beaucoup d'argent… много деньги…

Тараторя безъ умолку, жирная француженка стала припоминать улицы и французскіе рестораны Петербурга.

— Невскій… Грандъ Морская… Ресторанъ Борель… Самаркандъ… Я думаю, что теперь вс эти улицы и рестораны въ Петербург еще лучше, чмъ они были прежде. N'est-ce pas, monsieur? А Нева? Нева? C'est un fleuve ravissant.

Супруги кое какъ понимали француженку, кое-какъ удовлетворяли ея любопытству, ломая французскій языкъ, прибавляя къ нему русскихъ словъ и сопровождая все это пояснительными жестами, хотя Глафира Семеновна немного и позвывала. Ей не нравилось сообщество черезчуръ развязной эксъ-пвицы.

Эксъ-пвица разсказывала между тмъ по-французски:

— Вс мои товарищи по сцен имютъ теперь капиталъ, а у меня, у меня по моей доброт остались только крохи, на которыя я и открыла вотъ этотъ бюветъ… Да, монсье, я жила хорошо, но потеря голоса, потеря фигуры (она указала на свою толщину) et les circonstances…

Она не договорила, махнула рукой и прибавила:

— Et `a pr'esent je suis une pauvre veuve — et rien de plus…

— Вдова она, вдова… — перевела мужу Глафира Семеновна, ухватившись за слова, которыя поняла. — Говоритъ, что бдная вдова.

— Вдова? Вотъ откровенная! Всю жизнь свою разсказала, — сказалъ Николай Ивановичъ и тутъ же фамильярно хлопнулъ француженку по плечу, прибавивъ: — Люблю мадамъ за откровенность. Глаша! Какъ откровенность по- французски? Переведи!

— Не знаю.

— Экая какая! Ничего не знаешь. За душу, мадамъ, люблю, за душу. Ву компренэ? Нонъ? Какъ, по крайней мр, Глаша, душа-то по-французски?

— Душа — ламъ.

— За ламъ, мадамъ, люблю, за вотръ ламъ. За хорошую, теплую душу. Пуръ вотръ бьянъ ламъ.

Француженка поняла, протянула рк и, крпко пожавъ ее, сказала:

— Мерси, монсье… Благодарю… Voil`a je ше souviens encore de quelques mots russes.

Николай Ивановичъ хотлъ налить изъ бутылки вина, но бутылка была пуста. Француженка это замтила и сказала:

— Это была моя бутылка, монсье… C'est de moi, c'est pour les voyageurs russes que j'adore, но теперь вы можете спрашивать, что вы хотите.

— Этой бутылкой она насъ угощаетъ, — перевела мужу Глафира Семеновна. — Вотъ какая! Заграницей насъ еще никто не угощалъ, — прибавила она и гостепріимство толстой француженки нсколько расположило ее въ пользу француженки. — Мерси, мадамъ, — поблагодарила ее Глафира Семеновна. — Хоть ужъ и не хочется мн, чтобы ты еще пилъ, но надо отвтить ей тоже бутылкой за ея угощеніе.

— Непремнно, непремнно, — заговорилъ Николай Ивановичъ и, поблагодаривъ въ свою очередь, француженку, воскликнулъ: — Шампанскаго бутылку! Шампань, мадамъ…

Шампанскаго въ винной лавк не нашлось, но толстая француженка тотчасъ-же поспшила послать за нимъ прислуживавшую въ ея лавк двушку, и бутылка явилась. Толстая француженка сама откупорила бутылку и стала разливать въ стаканы.

— За здоровье франдузовъ! Пуръ ле франсэ, — возгласилъ Николай Ивановичъ.

— Vive la France! Vive les Fran`eais! — отвтила француженка, вставъ со стула, распрямилась во весь ростъ и эффектно, геройски, по театральному поднимая бокалъ.

На возгласъ «vive la France» отозвались и французы безъ сюртуковъ, игравшіе въ домино, и тоже гаркнули: «vive la France». Николай Ивановичъ тотчасъ-же потребовалъ еще два стакана и предложилъ выпить и французамъ, отрекомендовавшись русскимъ. Французы приняли предложеніе и уже заорали «vive la Russie». Вс соединились, присвъ къ столу. Дожидавшійся на улиц Николая Ивановича и Глафиру Семеновну извозчикъ, заслыша торжественные крики, тоже вошелъ въ винную лавку. Николай Ивановнчъ спросилъ и для него стаканъ. Одной бутылки оказалось мало, и пришлось посылать за другой бутылкой.

— Де бутель, де! Дв бутылки! — командовалъ опъ прислуживающей двушк.

Глафира Семеновна дергала за рукавъ мужа.

— Довольно, довольно. Не посылай больше. Передай мой стаканъ извозчику. Я все равно пить не буду, — говорила она, но остановить Николая Ивановича было уже невозможно.

— Нельзя, нельзя, Глашенька. Пьютъ за русскихъ, пьютъ за французовъ, такъ неужели ты думаешь, что я обойдусь одной бутылкой! Останавливай меня въ другомъ мст, гд хочешь, и я послушаюсь, a здсь нельзя! — отвчалъ онъ.