Наши за границей

Когда появились еще дв бутылки шампанскаго, извозчикъ тоже подслъ къ супругамъ. Онъ что-то старался имъ разсказать, тыкая себя въ грудь и упоминая слово royaliste, но ни Николай Ивановичъ, ни Глафира Семеновна ничего не поняли. Толстая мадамъ Баволе оживлялась все боле и боле. Сначала она спорила съ французами безъ сюртуковъ, упоминая съ какимъ-то особеннымъ восторгомъ про императора Луи-Наполеона, и протягивая руку извозчику, потомъ, обратясь къ супругамъ, опять заговорила о Петербург и кончила тмъ, что, взявъ стаканъ въ руки и отойдя на средину лавки, запла разбитымъ, сиплымъ, переходящимъ въ басъ контральто извстную шансонетку: «Ah, que j'aime Jes militaires». Пніе было безобразное, мадамъ Баволе поминутно откашливалась въ руку, но тмъ не мене Николай Ивановичъ и вся мужская публика приходили въ восторгъ.

— Браво! Браво! — кричалъ посл каждаго куплета Николай Ивановичъ, неистово апплодируя.

Глафира Семеновна уже дулась и уговаривала его хать домой, но онъ не внималъ, и, видя, что дв принесенныя бутылки были уже пусты, стукалъ ими по мраморному столу и отдавалъ приказъ:

— Анкоръ шампань! Анкоръ де бутыль! За фраяцузовъ всегда радъ выпить!

LXVIII

Пиръ, устроенный Николаемъ Ивановичемъ въ винной лавк толстой мадамъ Баволе, разгорался все боле и боле. Было уже выпито восемь бутылокъ шампанскаго, на стол стояла уже плетеная корзинка съ крупными грушами и виноградомъ. Общество, состоявшее изъ супруговъ, самой мадамъ Баволе, двухъ французовъ безъ сюртуковъ и извозчика, оживлялось все боле и боле. Исключеніе представляла Глафира Семеновна, которая умоляла Николая Ивановича хать домой, но онъ не внималъ. Какъ это всегда бываетъ у людей, разгоряченныхъ виномъ, вс говорили вдругъ и никто никого не слушалъ. Русскій говоръ Николая Ивановича рзко выдлялся среди французской рчи другихъ собесдниковъ. Его никто не понималъ, но онъ думалъ, что его понимаютъ. Съ французами у него шли рукопожатія, похлопыванія другъ друга по плечу; одинъ изъ французовъ безъ сюртука, поминутно упоминая объ Эльзасъ-Лотарингіи, даже поцловался съ нимъ. Пили за русскихъ, пили отдльно за казаковъ и почему-то за саперовъ. Послдній тостъ былъ предложенъ самой мадамъ Баволе, посл чего она опять удалилась на средину лавки и, вставъ въ театральную позу, пропла вторую шансонетку, на этотъ разъ въ честь саперовъ: «Rien n'est sacr'e pour un sapeur».

Опять крики «браво», опять апплодисменты, хотя пніе было ниже всякой посредственности. Изрядная порція выпитаго вина окончательно лишила толстую мадамъ Баволе голоса. Апплодисментами этими, однако, она, очевидно, очень дорожила. Они ей пріятно напоминали ея театральное прошлое. Какъ старая кавалерійская лошадь, заслыша маршевые звуки трубы и барабана, даже въ водовозк начинаетъ ступать въ тактъ и по ученому перебирать ногами, такъ и мадамъ Баволе при апплодисментахъ величественно выпрямлялась, прикладывая руку къ сердцу; и раскланивалась. Разъ она даже по старой театральной привычк послала неистово апплодировавшему Николаю Ивановичу летучій поцлуй, прибавивъ: «pour mon bon russe». Глафара Семеновна ревниво вспыхнула и заговорила:

— Какъ ты хочешь, a ежели ты сейчасъ не отправишься домой, я уду одна.

— Сейчасъ, Глашенька, сейчасъ, погоди чуточку… Вдь въ первый только разъ пришлось въ Париж настоящими теплыми людьми встртиться, — отвчалъ Николай Ивановичъ. — Люди-то все душевные.

— Но понимаешь ты, я сть хочу, сть. Вдь сегодня еще не обдали. Въ здшнемъ кабак его кром гнилыхъ яицъ и редиски нтъ, a вдь это не обдъ.

Замтивъ, что Глафира Семеновна собирается уходить, къ ней подскочила и мадамъ Баволе, принялась ее уговаривать, чтобъ она не уходила.

— Me ну вулонъ динэ. Ну навонъ па анкоръ дине ожурдюи, — отвчала ей Глафира Семеновна.

— Dоner? Vous n'avez pas d^in'e, madame? Alors tout de suite je vous procurerai le dоner, — и за обдомъ было послано.

Явился вареный омаръ, явилась ветчина и холодный паштетъ. Глафира Семеновна дулась и попробовала только ветчины, чтобы отшибить аппетитъ, — такъ какъ дйствительно сть хотла. Французы безъ сюртуковъ набросились на омара.

А театральныя представленія мадамъ Баволе шли своимъ чередомъ. За второй шансонеткой шла третья, за третьей четвертая съ прибавленіемъ подергиванія юбкой и размашистыхъ жестовъ. Дале шли арійки изъ оперетокъ. Мадамъ Баволе подпвалъ французъ безъ сюртука; но такъ какъ оба были пьяны, то ничего не выходило. Кончилось тмъ, что мадамъ Баволе стала танцовать канканъ. Неуклюже запрыгало по винной лавк ея грузное тло, ударяясь о стулья и столы. Тяжеляя, толстыя какъ у слона, ноги поднимались плохо, но тмъ не мене передъ ней бросился отплясывать и французъ безъ сюртука. Мадамъ Баволе запыхивалась, еле переводила дыханіе, но все-таки продолжала выдлывать рзкія на передъ французомъ безъ сюртука. Николай Ивановичъ смотрлъ, смотрлъ на танцы, воодушевился и не выдержалъ соблазна.

— То было франсе, а вотъ это а ли рюссъ! — воскликнулъ онъ и самъ пустился по лавк въ присядку.

Этого уже не могла вынести Глафира Семеновна. Она заплакала и выбжала вонъ изъ винной лавки.