Наши за границей. Где апельсины зреют

Подъехали к обширному углублению, устланному плитами. На дне его виднелись остатки колонн, лежали каменные карнизы. Извозчик остановился и, указывая на углубление, произнес:

– Forum Romanum.

– Форум Романум, – передала его слова Глафира Семеновна.

– А что это за штука такая была? Для чего это? – спрашивал Конурин.

– Да, судя по колоннам, должно быть, храм какой-нибудь идолопоклоннический. Вон и идол лежит, – отвечал Николай Иванович.

– Идол и есть. Чего же только папа-то смотрит и не приберет его? Христиане, а идола держат.

– Для древности держат, – пояснила Глафира Семеновна. – Ведь это-то древности и есть. Вон там на дне публика ходит и колонны рассматривает. Вон и лестница, чтоб сходить. Сойдем мы вниз, что ли?

– Да чего ж тут сходить-то? И отсюда все видно. Да и смотреть-то, по совести сказать, нечего. Вот если бы там ресторанчик был… – проговорил Конурин.

Вокруг Форума высились также развалины храма Кастора и Полукса, храма Юлия Цезаря. Извозчик, указывая на них бичом, так и надсаживался, сыпля историческими названиями и делая свои пояснения, но его никто не слушал.

– Колизеум, коше… Монтре ну Колизеум… У е Колизеум?[116] – торопила его Глафира Семеновна.

– Coliseum? Si, madame…

Он щелкнул бичом, и коляска покатилась далее.

XXXVII

– Coliseum! – указал наконец извозчик и продолжал бормотать по-итальянски, рассказывая, что такое Колизеум.

Перед путниками высились две величественные кирпичные стены, оставшиеся от гигантского здания.

– Это-то хваленый вами Колизеум! – протянул Конурин. – Так что ж в нем хорошего? Я думал и не ведь что!

– Позвольте, Иван Кондратьич… Ведь это же развалины, остатки старины, – сказала Глафира Семеновна.

– Так что ж за охота смотреть только одни развалины? Едем, едем – вот уж сколько едем, и только одни развалины. Надо бы что-нибудь и другое.

– Однако нельзя же быть в Риме и не посмотреть развалин. Ведь сами же вы согласились посмотреть.

– Название-то уж очень фигуристое… Колизеум… Я думал, что-нибудь вроде нашего петербургского «Аквариума» этот самый Колизеум, а тут развалившиеся стены… и ничего больше.

– Ах, Боже мой! Погодите же… Ведь еще не подъехали. Может быть, что-нибудь и интереснее будет.

Позевывал и Николай Иванович, соскучившись смотреть на развалины.

– Ежели в Риме ничего нет лучшего, кроме этих самых развалин, то, я думаю, нам в Риме и одни сутки пробыть довольно, – проговорил он.

– Да, конечно же довольно, – подхватил Конурин. – Вот отсюда сейчас поехать посмотреть папу римскую, переночевать, да завтра и в другое какое-нибудь место выехать.

– Ах, Боже мой! Да неужели вы думаете, что как только вы приедете папу смотреть, так сейчас он вам и покажется! – воскликнула Глафира Семеновна. – Ведь на все это свои часы тут, я думаю, назначены.

– И, матушка! Можно так сделать, что и не в часы он покажется. На все это есть особенная отворялка. Вынуть эту отворялку, показать кому следует – сейчас и папу нам покажут.

Конурин подмигнул и хлопнул себя по карману.

– Само собой… – поддакнул Николай Иванович. – Не пожалеть только пару золотых.

– Ах, как вы странно, господа, об папе думаете! – перебила Глафира Семеновна. – Ведь папа-то кто здесь? Папа здесь самый главный, самое первое лицо. Его, может быть, не одна сотня людей охраняет. Тут кардиналы около него, тут и служки. Да мало ли сколько разных придворных! Ведь он как царь живет, так что тут ваши пара золотых!

– А ты видала, как он живет? Видала? – пристал к жене Николай Иванович.

– Не видала, а читала и слышала.

– Ну так нечего и рассказывать с чужих слов. Прислужающим его дать на макароны и на выпивку – вот они его и покажут как-нибудь. Ведь нам что надо? Только взглянуть на него, да и довольно. Не узоры на нем разглядывать!

Разговаривая таким манером, они подъехали к воротам Колизея. К ним тотчас же подскочили два итальянца в помятых шляпах с широкими полями: один пожилой, с бородою с проседью, в черном плисовом порыжелом жакете, другой молодой, необычайно загорелый, с черными как смоль усами и в длинном клетчатом пальто. Приподняв шляпы для поклона, они наперерыв торопились высаживать из коляски Ивановых и Конурина. Пожилой с ловкостью галантного кавалера предложил было Глафире Семеновне руку, свернутую калачиком, но молодой тотчас же оттолкнул его и предложил ей свою руку. Глафира Семеновна не принимала руки и, стоя на подножке коляски, отмахивалась от них.

– Не надо мне, ничего не надо. Иль не фо па… Лесе муа…[117] – говорила она. – Николай Иваныч! Да что они пристали!

– Брысь! – крикнул на них Николай Иванович, вышел из коляски и протянул руку жене.

Глафира Семеновна вела мужа в ворота Колизея. Конурин плелся сзади. Итальянцы не отставали от них и, забегая вперед, указывали на стены ворот с остатками живописи и бормотали что-то на ломаном французском языке.

– Чего им надо от нас, я не понимаю! – говорил Николай Иванович. – Глаша! что они бормочут?

– Предлагают показать нам Колизеум. Видишь, рассказывают и указывают. Проводники это.

– Не надо нам! Ничего не надо! Алле! – махнул им рукой Николай Иванович, но итальянцы не отходили и шли дальше.