Наши за границей. Где апельсины зреют

– Мосье Перехватов, переводите же, что он рассказывает, – попросила Глафира Семеновна. – Насчет немецкого языка я совсем швах.

– Вот это были спальные комнаты, и назывались они у жителей по-латыни cubicula, вот это гостиная – tablinum… вот столовая – triclinium.

– Постой, постой… Да разве в Помпее-то мертвецы прежде были? – спросил Перехватова Граблин.

– То есть как это мертвецы? Пока Помпея была не засыпана, они были живые.

– А как же они по-латински-то разговаривали? Ведь сам же ты говорил, что латинский язык – мертвый язык.

– Теперь он мертвый, а тогда был такой же живой, как и наш русский.

– Что-то, брат, ты врешь, Рафаэль.

– Не слушай, коли вру. Вот какие у древних помпейцев постели были. Видите, ложе из камня сделано, – обратился Перехватов к Глафире Семеновне. – Вот и каменное изголовье.

– На манер наших лежанок, стало быть! Так-так… – кивал Конурин.

– Но неужели же они спали на этих камнях без подстилок? – задала вопрос Глафира Семеновна.

– Как возможно без подстилок! – отвечал Николай Иванович. – Наверное, хоть войлок какой-нибудь подстилали и подушку клали. Ведь и у нас на голых изразцовых лежанках не спят. Как столовая-то по латыни?

– Триклиниум.

– Триклиниум, триклиниум… Хорошее слово.

Проводник вел компанию в стены другого здания.

LI

– Casa di Niobe![147] – возгласил проводник, вводя компанию в стены большого здания, и стал по-немецки рассказывать сохранившиеся достопримечательности древней постройки.

Перехватов переводил слова проводника.

– Это, господа, был дом какого-то богача, магната. Вот спальня, вот столовая, вот сад с остатками мраморного фонтана, – говорил он. – В течение восемнадцати столетий даже вот часть свинцовой трубы водопровода сохранилась. Вот и ложе домохозяина.

– Богач, а тоже спал на лежанке, а не на кровати, – заметил Конурин. – Совсем деревенская печь – вот как у нас в Ярославской губернии.

– В старину-то, брат, люди проще жили, – отвечал Николай Иванович. – Вот я помню своего деда Акинфа Иваныча. При капитале человек был, а по будням всегда щи деревянной ложкой хлебал, да и всему семейству нашему других не выдавал, а серебряные ложки в горке в гостиной лежали.

– Называется этот дом домом Ниобы по сохранившемуся изображению Ниобы на доске каменного стола, – продолжал переводить Перехватов. – Ниоба – это из мифологии. Вот стол и изображение Ниобы, оплакивающей своих сыновей. Смотри, Граблин.

– Вижу, вижу. Только я думал, что это какая-нибудь карта географии.

– Bottega del Ristoratore![148] – обвел рукой вокруг проводник, когда все вошли в третье здание.

– Древний ресторан, трактир помпейцев, – перевел Перехватов.

– Трактир? – воскликнул Граблин. – Вот это любопытно.

– Посмотрим, посмотрим, какой такой трактир был у этих самых древних эфиопов, – заговорил Конурин.

– Не у эфиопов, а у помпейцев.

– Ну все равно. Где же буфет-то был? Где же у них водочка-то стояла?

– А вот большой зал для помещения гостей. Вот и остатки камина, где приготовлялись горячие напитки. Смотрите, пол-то какой! Из мраморной мозаики. Вот полка для стаканов.

– Ах, бык их забодай! И то из мозаики. Должно быть, полиция заставила, чтоб был из мозаики. И полка-то для посуды каменная. Это полиция чистоту наводила, – бормотал Конурин.

– А вот на стене и изображение бога торговли Меркурия, – рассказывал Перехватов.

– Да нешто у ихних купцов особый бог был?

– Особый, особый. Они почитали Меркурия. Смотрите, как хорошо сохранилось изображение.

– Опять потрескавшиеся и облупившиеся картины! – воскликнул Граблин, зевая. – Ты, Рафаэль, вот что… Ты меня на облупившееся мазанье не наводи. Надоело. Шутка ли, три дня по музеям с тобой здесь шлялся. Ну чего впился?

– Да ведь это остатки древнего художества. Ты невежественный, дикий человек, а мне интересно.

– Довольно, говорят тебе! Веди дальше.

Показались остатки древнего храма с полуразрушенными, но все еще величественными колоннами.

– Базилика! – воскликнул Перехватов. – Смотрите, какие портики, какие колонны. Здесь посредине была трибуна магистрата. Вот ее остатки.

– Была да сплыла – ну и Бог с ней… – бормотал Конурин.

Проводник между тем указывал на отверстие в земле, куда шла лестница.

– Это была тюрьма, темница для осужденных. Вот где они томились в этом подземелье, – переводил Перехватов.

– Послушай, Рафаэль! Да ты скажи немчуре, чтобы он показывал что-нибудь поинтереснее! А то что это за интерес на камни да на кирпич смотреть! – нетерпеливо сказал Граблин.

Перешли strada della Marina, и открылись остатки храма Венеры.

– Древнейший и роскошнейший из помпейских храмов – храм Венеры! – сказал Перехватов.

– Так-так… А где же она сама, матушка? Венера-то где эта сидела? – спросил Конурин. – Не осталась ли она? Любопытно бы Венеру-то посмотреть.

– Ну зачем вам Венеру! Ну что вы смыслите! – заметила ему Глафира Семеновна.

– Как не смыслю? Очень чудесно смыслю. Венера – это женское оголение.

– А с какой стати вам оголение? Стыдились бы…

– Древность. А может быть, в древности-то это самое оголение как-нибудь иначе было?