Наши за границей. Где апельсины зреют

– По части клубнички? Такие же, как мы видели давеча в увеселительном доме? – спросил Граблин.

– Нет, но все-таки…

– Тогда ну их к черту! Выводи же нас из твоей Помпеи.

– Да уж и то проводник выводит. Thermopolium[154] – продажа горячих напитков, таверна…

– Где? Где?

– Да вот, вот… Сохранилась вывеска.

– Тьфу ты, пропасть! Только одна вывеска сохранилась. Чего ж ты кричишь-то перед нами с такой радостью! Я думал, что настоящая таверна, где можно выпить и закусить, – сказал Граблин.

– Общественные бани!

– Ну их к лешему!

– Ах, господа, господа! Неужели вы древние бани-то не посмотрите? – удивлялся Перехватов.

– Ну, бани-то, пожалуй, можно, а уж после бань и довольно… – сказал Николай Иванович.

Вошли в стены бань. Перехватов рассказывал назначение отделений и название их.

– Apodyterium[155] – раздевальная комната, где оставляли свою одежду пришедшие в баню. Сохранились в стенах даже отверстия для шкапов, куда клалась для сохранения одежда.

– С буфетом бани были или без буфета? – поинтересовался Конурин.

– С буфетом, с буфетом. Древние подолгу бывали в бане и любили выпить и закусить.

– Молодцы древние!

– Из раздевальной вход в холодную баню – frigidarium[156]. Вот и бассейн для купанья.

– Скажи на милость, какой бассейн-то! Даже больше, чем у нас в Питере в Целибеевских банях.

– Из этой холодной бани вход в горячую – tepidarium…[157] Здесь натирались душистыми маслами и вообще всякими благовониями.

– Ну?! Вот еще какой обычай. А ежели, к примеру, кто не благовониями хотел натереться, а скипидаром, или дегтем, или бобковой мазью? – спрашивал Конурин.

– Не знаю, не знаю. Насчет дегтю и бобковой мази описания не сохранилось.

– Позвольте, господа… Ну а где же каменка, на которую поддавали? Где полок, на котором вениками хлестались?

– Известно, что древние вениками не хлестались.

– Да что ты! Неужто и простой народ не хлестался? Вздор.

– Четвертое отделение бани, для потения – calidarium[158]. Это уж самая жаркая баня.

– Неужто четыре отделения? – удивлялся Конурин. – Ну уж это значит, были охотники до бани, царство им небесное, господам помпейцам!

– Даже пять отделений, а не четыре. Вот оно пятое… Laconicum…[159] Тут был умеренный жар, и господа посетители окачивались вот под этим фонтаном. Вот остатки фонтана сохранились.

– Тсс… Скажи на милость… Пять отделений. Молодцы, молодцы помпейцы! Вот за это хвалю. Это уж значит, до бани не охотники, а одно слово – яд были. Приеду домой, непременно жене надо будет про помпейские бани рассказать. Она у меня до бани ой-ой-ой как лиха! Ни одной субботы не преминует. Батюшки! Да сегодня у нас никак суббота? Суббота и есть. Ну так она наверное теперь в бане, и уж наверное ей икается, что муж ее вспоминает. Каждую субботу об эту пору перед обедом в баню ходит. Икни, матушка, икни. Пожалей своего мужа. Вишь, его нелегкая куда занесла: в помпейские бани!

– Полноте, Иван Кондратьич… Что это вы за возгласы такие делаете! – с неудовольствием сказала Глафира Семеновна.

– А что же такое? Уж будто про жену и вспомнить нельзя? Жена ведь, а не полудевица из французской нации. Ну, вот она и икнула, потому что и мне икнулось… Сердце сердцу весть подает. Ну, бани посмотрели, так и, в самом деле, можно на уход из этой Помпеи.

– Да ведь уж и уходим. Вот музей, мимо которого мы проходили, вот и выход, – сказал Перехватов. – На кладбище не пойдете?

– Нет-нет! Куда тут! Ну его! Кладбищ у нас и своих в Питере довольно! – послышались голоса.

– Древние могилы и памятники…

– Древних памятников у нас тоже много. Походи-ка в Питере по Волковскому кладбищу – столько древних памятников, что страсть.

Перехватов поговорил с проводником, и все направились к музею, находящемуся при выходе.

– В музей-то помпейский уж все надо зайти, – говорил Перехватов.

– В музей? Коврижками меня в музей не заманишь! – замахал руками Граблин.

– Ну, зайдемте, зайдемте… Только ненадолго… На скору руку. Только для того, чтобы потом сказать, что были в Помпейском музее, – сказала Глафира Семеновна и повела позевывающих мужчин за собой в музей.

Граблин остался у входа.

LIV

В музее помпейских древностей, однако, компания недолго пробыла. Осмотр испортила Глафира Семеновна. В первой комнате, где находилась отрытая из-под лавы домашняя утварь: вазы, горшки, лампы, замки, – компания еще осматривала с некоторым вниманием выставленные предметы, хотя Конурин уверял, что весь этот хлам и в Петербурге, в рынке на развале, можно видеть; но когда вошли в зал, где в витринах хранились человеческие скелеты и окаменелые трупы людей и животных, Глафира Семеновна вздрогнула от испуга и, закрыв лицо руками, ни за что не хотела смотреть.

– Нет-нет… этого я не могу… Назад… Ни на какие скелеты я не могу смотреть… – заговорила она и повернула обратно. – Николай Иваныч! Пойдем… – звала она мужа.

– Позволь, матушка… Тут вот указывают на окаменелую мать с ребенком на груди, – упирался было тот.

– Назад, назад… знаешь ведь, что все это может мне по ночам сниться, – стояла на своем Глафира Семеновна. – Скелеты… Брр… засохшие люди с оскаленными зубами…