Наследие кельтов. Древняя традиция в Ирландии и Уэльсе

Там неведома горесть и неведом обман
На земле родной, плодоносной,
Нет ни капли горечи, ни капли зла.
Все — сладкая музыка, нежащая слух.

Без скорби, без печали, без смерти,

Без болезней, без дряхлости…[952]

(Пер. А. Смирнова)

Однако в иных традиционных повестях встречаются рассказы о битвах, похищениях и коварных убийствах, происходящих опять-таки в этой прекрасной стране. Та же амбивалентность характеризует и ее обитателей: это либо «добрый народец», либо скопище самых ужасных чудовищ, каких только может представить себе человеческое воображение. Женщины в той стране — либо дивно прекрасные девы, либо злобные дряхлые старухи. Это мир крайностей.

Пренебрегая законами пространства, Иной мир существует и вне законов реального времени. Характерно, что в повестях это отражается двояким способом. С одной стороны, очень краткий временной промежуток в Ином мире может соответствовать необычайно долгому периоду в мире этом. Средневековые тексты и современный фольклор изобилуют повестями, где рассказывается о человеке, вернувшемся из краткого, как ему кажется, путешествия в зачарованный мир и узнающем, что все его современники давным-давно умерли, а имя его забыто или сохранилось среди легенд. Ступив на землю, или обняв своего внучатого племянника, или отведав пищу реального мира, он превращается в горсть праха, будто умер он много столетий назад[953]. С другой стороны, целая жизнь, прожитая в Ином мире, порой оказывается всего лишь мгновением земной жизни. Так, Нера, проведя в сиде три дня, находит своих товарищей за той трапезой, которую они готовили, когда он их оставил, а Бекфола, которая ранним воскресным утром выходит из дома, оставив своего мужа, короля Диармайда, еще спящим, проводит день и ночь на зачарованном островке посреди озера, а вернувшись, видит, что муж ее только что проснулся[954]. Время в Ином мире также «иное», оно и длиннее, и короче времени нашего земного мира. Об этом же парадоксе говорится во Втором Послании св. Апостола Петра: «у Господа один день, как тысяча лет, а тысяча лет, как один день» (3:8).

«Это стена рая, в котором ты обитаешь, — говорит Николай Кузанский, — и дверь туда стережет высочайший дух разума, который не даст войти, пока не одолеешь его. Тебя можно видеть только по ту сторону совпадения противоположностей, но ни в коем случае не здесь»[955]. Назначение мифологии — смутить этого высочайшего духовного стража, чтобы живущий в конечном мире человек мог заглянуть в бесконечность, лежащую за пределами космоса. Слияние противоположностей и иных несоединимых вещей дает стимул к постижению и переносит дух к вратам Иного мира. В валлийской повести о Ллин-и-Ван[956] некий юноша видит на поверхности озера прекрасную женщину. Чудесный мост протягивается через разделяющие их воды, когда он предлагает в дар женщине символ соединения противоположностей — хлеб, одновременно испеченный и неиспеченный, — и совершает следующий подвиг, различив тождественное, т. е. узнав ее рядом с сестрою, в точности на нее похожей. Женщина остается с ним до тех пор, пока он не наносит ей «три беспричинные пощечины», и обстоятельства, в каких он наносит пощечины, показывают, что он не способен понять универсальность парадокса, которым ее завоевал. Первую пощечину он дает своей сверхъестественной жене, когда она отказывается участвовать в обряде крещения, который разрубает связь человеческого существа со сверхъестественным. Вторую — когда она плачет на свадьбе, а третью — когда она смеется на похоронах. Неожиданное открытие, что в глазах сверхъестественного радость и печаль сходятся — и на свадьбах, и на похоронах, — оказывается для него шоком, но эта истина не высвобождает его дух, вместо этого он пытается задавить ее и навязать богине свой однобокий образ мыслей.

Тонкая грань между оппозициями, по сути, имеет тот же смысл, что и опасные мосты, ведущие к цитаделям Иного мира, — мост узкий, как лезвие бритвы, или мост-качели, одолеть который можно лишь «героическим» прыжком на его середину. Это пространство между острыми лезвиями, вздымающимися на пороге и за дверью великанова замка, это проход между Сциллой и Харибдой[957]. Ирландские поэты считали, что éicse — «мудрость», «поэзия», «знание» — открывается именно на кромке вод[958]. Такие линии, не имеющие ширины, символизируют сверхъестественное в мире пространства, и в современном фольклоре изгнанные души находят пристанище в беспространственных зонах — «меж пеной и водой» или «меж деревом и корой»[959]. Во времени тот же феномен представлен на стыке двух годов или двух сезонов, а порою это некое «сейчас», которого никогда небыло и не будет и которое все же есть[960].