Наследники Дерсу. Пасека

– А ты, Серёжа, не надрывай пчелу, – прервал его размышления Пётр Иванович, – смотри на погоду. Пчёлки твои детку начали выкидывать, голодают. Я подбавил им сиропчика, ты уж не сердись, что без тебя залез в улей, надо подкармливать в трудную пору пчёлок, но в меру.

– Петро, не найдешь чашечку, творог высыпать? – елейным, тихим голосом спросил Николай Тихонович, расстегивая сумку, где стояла трёхлитровая банка сметаны, обложенная шматом сала с одной стороны и матерчатым мешочком творога с другой, сверху лежали разные крупы и вермишель.

– Отчего не найти? Для доброго-то дела!

Пётр Иванович достал эмалированную чашку с цветочками, Николай наполнил её творогом на ужин, залил сметаной, полил сверху мёдом из стоящей рядом алюминиевой чашечки.

Моросивший дождь прекратился, тучи растворились в узкой полоске синего неба, обнажив закат золотого солнца, заблестели на листьях деревьев капли. По всем приметам завтрашний день обещал быть вёдрым. Очертания сопок стали чёткими, как в хорошо наведённом объективе фотоаппарата, различимыми до последнего, самого мелкого штриха. Цветы налились нектаром, над сопками поплыл тонкий аромат цветущих трав, кустарников и деревьев, зелёной молодой листвы и хвои.

Чистый свежий воздух тайги опьянил пчеловодов, напомнив, что в будке Петра Ивановича стоит ведёрный бочонок с медовухой, припасённой для встреч напарников, приезжающих на выходные. Пётр Иванович сходил в будку за бочонком, откупорил.

– Выпейте немного, согрейтесь.

Мутновато-золотистая, слегка пенящаяся от брожения жидкость полилась в кружки.

– За медосбор! За то, чтобы лето выдалось для всех нас хорошим! И чтоб все были здоровы! – поднял кружку Сергей, сглаживая резкость напарников по пасеке. Глухой звук алюминиевых кружек слился с потрескиванием костра, щебетом птиц в наступающих сумерках, шёпотом листвы на ветерке и пчелиным тихим гулом.

Сергей пригубил сладковатый напиток: он напоминал что-то среднее между квасом и пивом, но был очень терпким, и странным показалось то, что мурашки пробежались по спине.

– Пётр Иванович, чего вы сюда такого намешали? – Сергей передёрнул плечами.

– Мёд, пыльца да вода. Ну, ещё трутней срезал да тоже сюда бросил, маточники были лишние с личинками, вот и всё. Это летний рецепт, полезный для мужчин, для силы, значит, мужской.

– А есть рецепт медовухи ещё и осенний, – вступил в разговор Николай, – до революции, я тогда мальчишкой был, мы в Каменке жили, под Чугуевкой, отсюда не так далеко. Так деды там собирали дикие груши. Их есть невозможно, твердые, что деревянные, да кислые. А после первых морозов они чернеют и сок дают, бродят, вроде как съедобными делаются. Закладывали их в бочки и заливали мёдом. К рождеству Христову мёд-пиво готово. Когда выпивали по праздникам, голова ясная, а ноги не слушаются. Так, бывало, из-за стола – и на пол, на шубы, вповалку. И родня, и гости – все тут рядышком. А эта медовушка тоже хороша, ничего не скажешь, но молодая.

Фёдор, молча опрокинув кружку, пятернёй обтёр мокрый подбородок, захрустел зелёным луком со своего огорода, закусывая хлебом и салом, порезанным на тонкие ломтики самодельной финкой.

Фёдор с детства дружил по-соседски с Ленкой, к Петру Ивановичу привык, как к родному отцу, уважал за прямоту, но его укор за дочку разбередил душевную рану, юношескую любовь и обиду за то, что не дождалась Ленка, задружила с приезжавшим на практику студентом, пока он служил в армии…

Знал Фёдор: честных, верных девочек – пруд пруди. В увольнение с дружком пошли кино посмотреть, познакомились с двумя подружками – вот и встретилась ему Танюша, и всё у них сложилось. Первое время Фёдор страдал по Лене, но потихоньку боль ушла, заполнила его любовь к Тане, а там и сын родился, и семья у него вышла на первое место во всех помыслах.

Блики огня вырывались из дверцы печурки, играли на мокрой траве. Поднимался дым от костра, отгонявшего комаров и пчёл.

Николай Тихонович зачерпнул ложкой домашний творог, рассыпчатый и ароматный, а другой отогнал пчёл, прилетевших на аромат мёда. Заел медовуху, отхлебнул чаю, запивая, и, вдруг икнув, поперхнулся. На его маленьком лице глаза округлились, а зрачки расширились.

Пётр Иванович схватил свою кружку с брагой и влил ему в рот.

– Давится, мужики! – кулаком ударил по плотной спине.

Сергей, выскочив из-за стола, тряс его за плечи. Голова у того тряслась, глаза, не моргая, закатились под лоб. Полускрюченным пальцем он показал на чуть высунутый язык. Федька, сообразив, в чём дело, схватил вафельное кухонное полотенце, лежавшее на краю стола, оттолкнув Сергея, взялся полотенцем за кончик языка, чтобы он не выскользнул, слегка вытянул язык, ногтём поскрёб и извлёк и пчелу, и оторванное жало. От нестерпимой боли у Николая Тихоновича глаза помокрели от слёз, подбородок испачкался в твороге. Пчеловоды облегчённо засмеялись.

– Жить будешь! Не подавился, главное! А то чтоб мы Ульянушке сказали? Упаси, Господи! – Фёдор подал полотенце Николаю Тихоновичу. – Вытри подбородок.