Наследники Дерсу. Пасека

– Постой! У тебя тут по шее клещ ползёт! – Пётр Иванович снял с шеи клеща и сжёг его на пламени спички. – Ты поменьше в чащобу лезь. Тут клещей поболее, чем на пасеке. Привитой? А то и калекой недолго стать.

– Осенью привился.

– Всё одно, смотрись чаще. Бережёного Бог бережёт.

– Что за гнезда такие? Крупных птиц я тут не видел.

– Ту птицу у нас мишкой зовут, а дерево медвежья черёмуха.

– Черёмуха Маака, я понял.

– Как поспеет ягода, медведь-белогрудка тут как тут. Шасть на дерево, умостится поудобнее и ну ветки с ягодой ломать. Обломит, объест, а веточку под себя сложит, смотришь, гнездо и свил.

– Может, и медвежата тут, где-то рядом? Медведица не кинется?

– Раз медведи водятся, то есть которые и с медвежатами. В чащу не бегай, с дороги да тропы старайся не сходить. Ни с того ни с сего медведь не бросится. Сам уйдёт. Ну, а встретишься – спокойно себя веди. Не бойся. Он это чует, кто тут хозяин. Бояться – так и в лес не ходить!

– Может, это тот, что ночью спать не даёт, за уликами охотится?

– Может, и тот. Медведи в тайге не перевелись.

Пчеловоды шли к пасеке, разглядывая, как на обочине дороги по цветам малины ползали пчёлы, собирая нектар и пыльцу, следили за их тяжёлым полётом над дорогой и мелколесьем.

– Запустил ты, Серёга, свою пасеку. Погода у нас переменчива. Ты тоже приноровляйся, когда пчёл кормить, а когда мёд качать. Не удаётся самому приехать – сахарку бы передал. Слушай, хлопец, я отводки сделал, а матки запасные остались.

– Это с моими-то пчёлами отводки делать? – не понял Сергей.

– Пусть старая матка с помощницей работает. Отгороди их друг от друга. Семья к медосбору в самый раз будет, а потом после липы и отводки можно будет сделать.

Издалека было видно, как на пасеке Николай Тихонович, копаясь над ульем, поглядывая в их сторону, усмехался.

– Ты к ручью иди, умойся, – напомнил Пётр Иванович, подавая кусок ароматного мыла, – смой запах яда, а не то достанется опять от пчёл.

* * *

Таёжный ключ! Ох, и хитёр же ты! Другой раз понадеешься на тебя, а ты и подведёшь. То раздвоишься, разбежишься в разные стороны, впадая в пойму реки, то запетляешь, как заяц от лисы, то пропадёшь в каменистом распадке, а выйдешь ниже в другом месте.

Вода в таёжном ключе и летом студёная, до ломоты в костях. Подай чистую родниковую воду с писанного золотом блюдечка, и то она покажется не такой вкусной, как в тайге, из ключика губами взятая. Прозрачные, как зимний воздух, капли выламывают зубы, силятся заледенить язык, пронзить колючими иглами, но нет, не получается, согреваются где-то внутри утоляющего жажду человека ли, зверя ли – разумных и неразумных детей природы.

Птичка оляпка сядет на камне и тоже греет в клювике те капли, пробует их на вкус, хороши ли в этом роднике, и, смешно задрав голову, подставляет солнечному теплу то одну щёчку, то другую. Вкусно!..

До сих пор не растаяли в земле, живы осколки ледниковой эпохи, родниками дают о себе знать, просачиваясь даже в самое засушливое лето.

А рядом, на том же склоне, под мягким солнцем грозди винограда да лимонника осенью зреют, повиснув на лианах, забравшихся на ветки ели, кедра, а то и обычной рябины.

Сихотэ-Алинь. Приморье.

* * *

Сергей разделся у кустов, плюхнулся в ручей, едва достигавший колен, тут же выскочил. Тело покрылось гусиной кожей. Липли комары, мошка. Пополоскавшись в воде, он сорвал по пути несколько листиков подорожника, смочил соком укусы и направился под навес согреться горячим чаем. Заглянув под крышку большого алюминиевого чайника, почерневшего от дыма костра, посмотрел, хватит ли ему и Петру Ивановичу, повесил над курившим дымом костром, добавил несколько сухих кедровых веток, те быстро занялись пламенем, обдавая ароматом горящей смолы.

Солнце скрылось за рваную тучу, потянуло холодом. Петр Иванович закрыл крышкой улей и с разноской в руке направился под навес за очередной партией суши*. Он расширял гнезда, добавляя в улей с пчёлами янтарные, только что навощённые и расплодные рамки прошлогодние, коричневые, во вторые корпуса*.

– Греешься, сынок? Грейся, грейся, – улыбнувшись, сходил к улью, принёс дикий сот, оставленный к приезду Лены.

– А это что за чудо такое? – удивился Сергей, разглядывая сот белого цвета, как лощёная бумага, чистейшего воска.

– Проглядел я вовремя рамки добавить, когда актинидия цвела, так пчёлы в свободном пространстве свои соты оттянули.

– Значит, вот такие соты в дуплах деревьев дикие пчёлы строят!

– По форме они блин висячий напоминают или каплю. Прикрепят сверху и с боков к стенке дупла, или вот как у меня в улье случилось, чтоб от собственного веса не оборвался. Привес был в тот день до пяти килограммов, так за два дня язык отстроили, залили мёдом, а когда он созрел, запечатали – вот я его и оставил, Лену побаловать диким сотовым мёдом.

Сергей любовался созданием природы: из незапечатанных ячеек сота, поблёскивая, вытекали капли янтарного мёда на дно чашки.

– Язык этот в медогонку не вставишь. Что остаётся делать? Дочку баловать диковинкой да гостей дорогих.