Наследники Дерсу. Пасека

Сергей продолжил составлять для себя план, что ему нужно сделать, чтобы иметь к следующему сезону пасеку из трёхкорпусных ульев. Это удобно. Весной наставил в него тридцать шесть рамок, выведется сто тысяч пчёл-тружениц. Свободное место – под мёд. И роения избежать можно, и заглядывать в улей лишний раз незачем. Главное – нарастить силу к цветению лип, а их три вида, и цветут одна за другой: первая мелколистная, вторая названа в честь ботаника Таке и последняя, широколистная, самая урожайная. Как-то за чаем говорили, что в Яковлевке за день пчёлы наносили двадцать восемь килограммов нектара, за три-четыре дня пчеловоды накачали по две фляги мёда, то есть центнер с каждого улья. Вот это и есть удача, когда и пчёл хватает, и рамок запасных, и тары, куда мёд сливать. А вот к осени, на таволожке, поделить семьи в зиму не грех. Плохо зимуют очень сильные семьи, мёда не хватает. А вывести новых маток на осень пчеловоды успевают. Трутни всегда есть. Старых маток можно всех уничтожить. Молодые-то матки лучше развивают семьи. И у людей так же. Молодые девки здоровых да сильных детей рожают, а сорокалетние – похилее, последышей.

У Сергея сложилось представление о пчеловодстве, он запомнил, что когда делать, и отметил про себя: «Надо бы дневник завести да записывать наблюдения за погодой и каждой семьёй, в голове всего не удержишь. Пока хозяйством обрастёшь, время понадобится и деньги – весы, фляги, омшаник построить, мастерскую, пчелобудку, навес для хранения запасных ульев и рамок. А ещё готовиться в институт… Или пчёлами заниматься? Есть выбор. А вообще-то, надо всё успевать», – успокоил сам себя. Пересмотрев улья, он сделал рамки-ловушки для пчелиных клещей, срезал трутневый расплод, уничтожил лишние маточники, поставил медовуху в алюминиевой фляге. Запоздало пообедав у костра, расспросил Николая Тихоновича подробнее, где стоит с пасекой директор, и отправился по петлявшей вдоль сопки дороге.

* * *

На берегу таёжного ключа стоял красный «Москвич». Возле него, засучив брюки и рукава, крутился директор, поливая из ведра и отмывая грязь с дверей. Капот уже блестел на солнце чистотой.

– А-а-а, новенький, давай, давай, – весело поздоровался он, обтирая загорелое лицо иностранной кепкой с нерусскими буквами.

– Здравствуйте, Лев Николаевич! До дома подбросите?

– Довезу, конечно. Как успехи? Не качал мёд с малины?

Сергей рассказал, как покусали пчёлы его и Басаргина, о медведе, которого проучил Пётр Иванович.

– Значит, напали на тебя пчёлы, крещение принял, – добродушно рассмеялся директор. Его голос звучал по-домашнему миролюбиво, и Сергей подумал, что не мог такой человек наказать водителя, который в рабочее время отвёз больного ребёнка в больницу без его разрешения.

– Здравствуй-здравствуй! – загремел глухим басом лесник Шамбельский, очень крупный мужчина. Зимой он работал в бригаде на санитарных рубках в кедрачах. На лето директор предложил ему отпуск, и тот со своей пасекой из двадцати ульев встал, заодно и сторожил пчёл.

Сергей приветливо улыбнулся, пожал ладонь, ощутив могучую силу.

– Такому богатырю и медведь не страшен, свалите одной левой.

– Так он мудрый, сам не подойдёт. Ходит в гости, как по расписанию. Два дня нет, на третий – жди. Подойдёт, смотрит из-за дерева. Вчера, чую, должон… должон попроведать. Жду. Ночью нет. Утром нет. Я в напряжении, одну ночь не спишь, другую, в голове аж помутнение, сонный бродишь и всё ждёшь. Днём он выследил, что я пошёл на часок прикорнуть. Отдыхаю, а белогрудка, глядь, подбегает, с улья срывает крышку и, обняв её, вперевалку убегает с пасеки. Улик на месте остался, а озорник не сразу сообразил со страху, что крышку своровал, бросил её и дёру в тайгу! Теперь во вторник придёт.

– И Пётр Иванович медведя гоняет. А ночами не спать… Представляю, пытка какая. Я тут всего-то одну ночь сторожил, колотушкой по тазику стучал, на всякий случай. Выматывает, что и говорить.

Подошёл и Вячеслав Вячеславович Казанцев, начальник цеха ширпотреба, крепкий таёжник пенсионного возраста, поздоровался. Шамбельский, сославшись на дела, пошёл под свой навес, а Вячеслав Вячеславович, чтобы спрятаться от комаров и мошки, скоротать время, пока директор помоет машину, пригласил в полуразрушенный дом, оставшийся от лесорубов. Окон и дверей в нём уже не было. В одной из комнат оконный проём был затянут полиэтиленовой плёнкой, а дверью служило старое покрывало. На чистом земляном полу стояли две раскладушки, из радиоприёмника доносился дикторский голос. Привычные новости – успехи социалистического соревнования, спортивные и культурные достижения – в тайге воспринимались как фон далёкой городской цивилизации, невидимой и неведомой.

– Слышал от лесников, что у вас жена из староверов? – завёл разговор Сергей.

– По девичьей фамилии она Сотникова, дочь последнего потомка сотника Ивана Грозного. Это её отец до революции привёл общину под Сихотэ-Алинский перевал из Каменки. Шли зимой по замёрзшей реке на санях, основали Лужки, те, что ближе к перевалу.

– А почему Лужками назвали?