Наследники Шамаша. Рассвет над пеплом

Вскоре он увидел огромный знакомый холм, Драконий Горб, как называли его в народе, из древних легенд почерпнув, что Дракон, сраженный могучим Раласаром, предком Саргона Рианора, превратился в этот горбатый холм, и сердце его, рвущееся к своему дому и источнику могущественной силы, забилось, быстрее разливая по жилам кровь и неистовый огонь. Исчезнувшие с его рук узоры вновь начали проступать сквозь кожу, и руки его вновь начало жечь.

Поравнявшись с нодримскими воинами, Гаспар рванул вперед, не слыша, как воины окликают его и приказывают вернуться обратно. Прибыв на вершину вместе с первыми рядами войск, Гаспар взглянул вниз, и сердце его дрогнуло.

Атийцы доблестно защищали Эридан, не позволяя им войти в город. Черные тела были повсюду, будто Кунабула разлила своё море по красивейшим атийским лугам, намереваясь отравить все, что только душе хотелось отравить. Гаспар видел, как реют на ветру последние уцелевшие знамена Атии, будто кунабульским выродкам было дело до знамен, будто эти цветастые тряпки могли остановить их.

Вдруг в водах смрадного моря Гаспар увидел молочно-голубой всполох жизни, отчаянный вырвавшийся на свободу и вновь погасший. Душа его взорвалась болью и, выкрикнув «Матушка!», он погнал коня вниз по холму. Воздух пронзил светлый гул нодримского рога, и море демонов начало отходить от Эридана. Они поворачивались к новому противнику.

Гаспар не боялся этих уродливых чудовищ. Он мечтал об одном — прогнать их со своей родной земли. Но когда мальчик направил руку в сторону демонического моря, из руки не вырвалось никакого огня, но Атийская земля вдруг пошла трещинами, вздыбилась, раскололась и огромной плитой накрыла десятки демонов, похоронив их.

Гаспар, не чувствовавший ни боли, ни жжения, ни страха, вновь взмахнул руками, и полупрозрачная волна изобразила большого сокола и вгрызлась в стену демонов, заставляя их погибать в муках, заставляя их кричать, заставляя кричать кунабульские ветры.

Молочно-голубой огонь был ему ответом. Закружившись с могущественным соколом в боевом танце, поток кинулся вниз и, ударившись о землю, разлился смертоносным морем, поглощая демонов, выжигая их, оставляя лишь кучи пепла.

Ликовали атийцы, ликовали нодримцы, добивавшие оставшихся демонов. Ликовал ветер Гаспара, то разбиваясь о демонов и превращаясь в бесформенный уроган, то вновь вырываясь из рук мальчика, принимая силуэт сокола. Ликовал огонь его матери. Если сокол атаковал сверху, то огонь герцогини ловил демонов снизу. Никто не мог спастись. Демоны нашли в Атии свою смерть, попавшись в руки двум Рианорам.

Победный клич огласил округу, когда кучка последних кунабульцев была уничтожена. Сокол, покружив в небе еще несколько мгновений, растаял, а Гаспар, не обращая внимания на множество глаз, направленных на него, вертел головою по сторонам.

— Гаспар! — услышал он такой родной и такой любимый голос.

Герцогиня бежала к нему со всех ног. По щекам ее струились слезы, она придерживала полы изорванного платья, волосы ее растрепались, но она сияла, подобно солнцу. Гаспар был так счастлив видеть ее, что слезы полились из его глаз, когда мать обхватила его руками и начала восклицать что-то восторженное, неразборчивое, взволнованное. Она то ругала его за непослушание, то называла своим героем. А Гаспару стало так спокойно и хорошо в ее объятиях, так убаюкали его тепло ее огня и радость, разливающаяся по душе, что он подумал о своей неуязвимости и о той защите, которой теперь может располагать его семья и вся Атия.

Домой матушка вернулась только на рассвете. Гаспар, уставший, но взбудораженный настолько, что не мог сомкнуть глаз, прождал ее всю ночь. Она никак не могла выйти из Зала Совета, переполненного от министров, от атийцев и карнеоласцев, заполонивших совет. Мальчик не знал, чествовали ли они свою герцогиню или ругали за то, что она посмела уехать так далеко от Атии, что ей едва удалось успеть ей на помощь.

«Большая заварушка нынче будет», — услышал он слова дворецкого, когда Гаспара, отмытого и переодетого, провожали в спальню.

Он знал, что среди атийцев были павшие, и немало павших, чего герцогине никогда не простят, но она уберегла ее от худшего — она смогла задержать эти черные полчища, а Гаспар и нодримцы помогли ей.

Матушка, избегая вопросов о своем сыне и его столь неожиданно открывшейся мощи, вручила Гаспара своим верным атийцам, среди которых он запомнил Карима, повиновавшегося ей беспрекословно и, пообещав вернуться, ушла наводить порядок, прихватив с собою капитана Гайре. Карим и другие атийцы быстро увели Гаспара и вскоре мальчик мог уже нежиться в горячей воде. Но смутная тревога точила его сердце, а огонь больно скользил по жилам: матушке сейчас было плохо, он чувствовал это. Должно быть, в совете неспокойно.

Он не ложился спать, просидев на постели всю ночь, разглядывая свои руки, зажившие, снова гладкие и светлые, и мысленно удивлялся. Матушка рассказывала, что когда выпустила свой огонь впервые, она потеряла сознание от изнеможения. Он тоже был измучен, но ничто на свете не заставило бы его сейчас заснуть.