Наследники земли

Мерсе была уже в полном расцвете своих тринадцати лет. Уго решил не объяснять, что его так насмешило, и поискал взглядом Барчу: люди танцевали и веселились на берегу неподалеку от Святой Марии у Моря; на Пла-де-Палау открыли палатки с вином и сластями, здесь же играли и музыканты. Барселонцы праздновали сардинскую победу. Но Барчи среди них не было. Уж мавританка точно бы обозвала тех старух гарпиями, которым взбрела охота пососать из Уго кровь в обмен на… кое-что. Приблизительно так Барча когда-то отзывалась о его связи с Марией. Уго не видел бывшую любовницу уже много лет и теперь иногда скучал по тем жарким свиданиям.

И уже много лет Уго не делил ложа с женой. Его половая жизнь ограничивалась случайными встречами с рабынями, служанками и мужними женами – неудовлетворенными или распутными; Уго знакомился с такими женщинами в госпитале, в тавернах или на праздниках вроде сегодняшнего, ведь Барселона так щедра на праздники. То были поспешные, тайные, а иногда и дорогостоящие свидания (парень наведывался и в бордель на улице Виладельс), и радости от них почти не оставалось. Уго вдруг вспомнил девственность Эулалии, свежий и чистый вкус ее губ, запах юной кожи – и свои былые надежды на безмерное наслаждение с этой девушкой. Уго ничего не знал об Эулалии, да никогда и не интересовался ее судьбой. Парень отогнал опасные фантазии. Вот старухи на госпитальном дворе перестали над ним смеяться, как только винодел разделил с ними выпивку. Они приложились к своим плошкам, без слов благодаря пригожего молодца за то, что составил им компанию, что не бежал от них как от зачумленных, что делил с ними веселье, как те молодые кавалеры, что ухлестывали за ними в дни юности. Как же легко им было оживить те времена! Глоток-другой вина – и готово. Старухи больше не хватали Уго руками, да и насмехаться перестали. Глаза их сумели прорваться сквозь старческую пелену, теперь они мягко поблескивали на морщинистых лицах, и это сочетание умиляло парня.

– Я думаю о двух старушках, – ответил он дочери. – Они подарили мне… свою благодарность.

– За что?

Уго ответил не сразу:

– Ни за что.

– Батюшка, если вы для них ничего не сделали, зачем они дарили вам благодарность?

Уго крепко прижал Мерсе к себе.

– Вообще-то, да, я кое-что сделал для этих старушек, – признался он. – Я дал им немножко нежности.

– Нежность не считается. У вас ее и так избыток! – неожиданно выпалила девочка. Уго прижал ее еще теснее, так что Мерсе ойкнула. – Больно! – весело пожаловалась она. – Больше не будете так делать?

Уго мягко покрутил девочку, хотя ему хотелось завертеть ее что есть силы, чтобы осязать, чувствовать ее рядом, слышать ее смех и крики, заражаться ее юностью и радостью жизни. Наконец Уго поцеловал дочку в лоб и отпустил, а она, отстраняясь, продолжала канючить:

– Больно!

Оба они сумели сполна насладиться детством Мерсе. Интересным, всегда переменчивым и познавательным фоном служило строительство госпиталя и рабочая суматоха. В нечастые минуты, когда Мерсе бывала свободна от учебы, Уго изобретал игры и забавы для нее и других ребят, которых всячески подбадривал и подзуживал, и дочь целиком погружалась в игру, однако, как только Рехина начала приходить в госпиталь Санта-Крус, чтобы лечить больных женщин на первом этаже, хотя второй этаж еще не успели достроить, она потребовала помощи от девочки – а Мерсе не осмеливалась вслух заявить о том, как мало ей нравится медицина. Но Уго об этом знал: ему-то дочка призналась.

– А сам ты чего хочешь для Мерсе? – отчитала его Барча, когда Уго поделился своими тревогами. – Чтобы она стала виноделкой? Так у тебя больше нет виноградников. Или виночерпием? Таких женщин вообще не бывает…

– Пусть выходит замуж, как все женщины.

– А приданое? У тебя его нет. Хозяин, нам нечего предложить женихам. За кого ей выходить? Наша крошка может рассчитывать разве что на мастерового либо каменщика, из тех освобожденных рабов, что кучкуются в Равале. Пусть лучше уж она обучается лекарству при этой гарпии. Хорошая повитуха – это бы ей очень подошло.

Уго согласился с правотой мавританки и, скрепя сердце, отправил Мерсе работать вместе с Рехиной; впрочем, в любую свободную минутку, стоило Рехине упустить ученицу из виду, девочка прибегала в госпитальный погреб к отцу или и вовсе улепетывала на поиски друзей.

В том же 1409 году умер Жауме, и подозрения Рехины подтвердились, хотя в последствиях она и ошиблась: у старика действительно не было родни, которой он мог бы оставить в наследство свой дом, однако наследницей он объявил не Мерсе, а Барчу. Теперь семья платила за жилье мавританке, и Рехина смирилась с таким положением, потому что не хотела переезжать.