Наследники земли

На следующий день король на паланкине покинул Барселону, не уведомив о том жителей города. Это произошло 9 марта 1416 года, а всего через три недели, 2 апреля, в возрасте тридцати шести лет, Фердинанд Антекерский умер в городе Игуалада, куда добирался четыре дня, поскольку каменная болезнь у него так обострилась, что он не мог помочиться целыми сутками. Именно по этой причине Бернат, прибывший в этот маленький городок, как и множество иных дворян, придворных, монахов, как каталонцев, так и кастильцев, не смог присутствовать при рождении своего первенца, появившегося на свет в конце марта 1416 года. Молодая повитуха, сидевшая между ног Мерсе, приняла из ее лона здорового и сильного мальчика с большой родинкой над правым глазом. По указанию адмирала младенца крестили в церкви Святой Марии у Моря под именем Арнау. О Рехине не было ни слуху ни духу. Прежде чем отправиться в Перпиньян вместе с королем, Бернат ясно дал понять: он не хочет, чтобы эта гарпия приближалась к его дворцу, особенно если его жена беременна, на что адмирал уповал. «Она не твоя мать и никогда ею не была, – бросил он во время спора с Мерсе. – Если она появится здесь, заприте ее до моего возвращения», – приказал он Герао.

Маленького Арнау крестили в той же купели, где Мерсе приняла первое таинство, – в мраморном саркофаге святой Эулалии. Отец Пау, солгавший Уго о судьбе Арсенды – винодел больше никогда о ней не слышал, – уже почил, его место заняли другие священники. Уго вспомнил, что укрывался в этом саркофаге в ту самую ночь, когда отдал Деве Марии деньги, которые Бернат прислал ему после нападения на корабль Рожера Пуча. Тогда ему показалось, что Дева его простила, ибо он увидел, как когда-то мисер Арнау, Ее улыбку. И если Катерина не могла отвести глаз от новорожденного со сморщенным личиком, который, сжав кулачки, верещал во все горло, то Уго не обращал внимания на церемонию. Он молился Богоматери. Но не за маленького Арнау – за него уже молились все здешние священники. Он просил за мавританку. В какой-то момент винодел усмехнулся при мысли, что в юности он молился за еврейку Дольсу, а теперь – за мусульманку Барчу.

Уго не решился сказать Катерине и тем более дочери, что их больше не пускают к Барче. Таверна, в которой наконец появились два длинных стола, скамьи, чашки, плошки, стаканы и все, что потребовала Катерина, начала приносить доход. По ночам, тайком, они все так же перегоняли огненную воду, и Уго продолжал крепить свои вина. Кроме того, он выгодно купил качественный сорт и перепродал его по хорошей цене. Катерина ликовала – она была счастлива настолько, что Уго просто не осмелился поведать ей об истинном положении мавританки, поскольку боялся расстроить возлюбленную.

– В Барселоне теперь новый епископ, – сказал ему тюремщик, огорченный тем, что приходится отказаться от денег, как всегда принесенных виноделом, – его зовут Андреу Бертран. И он запретил посещать мавританку.

– Только мавританку? – изумился Уго.

– Да. Насчет остальных никакого приказа не было.

– Но почему?

Тюремщик пожал плечами.

Уго не сомневался – это козни Рехины, пропавшей на время беременности Мерсе.

С тех пор как король Фердинанд отказался подчиняться папе Бенедикту, в духовенстве царила смута: одни поддерживали это решение, а другие, подавляющее большинство, выступали против. Бенедикт укрылся в замке Пеньискола, что неподалеку от Валенсии. Из своей неприступной твердыни, нависшей над морем, он продолжал управлять судьбами христианского мира: издавал буллы, даровал бенефиции, вершил суд и, в частности, в том же 1416 году назначил Андреу Бертрана епископом Барселоны.

Церковники, посещавшие таверну Уго то ли для того, чтобы купить вина для себя, то ли для того, чтобы за чашей поговорить с прихожанами, рассказывали о новом епископе: «Он собирал подаяние для папы. Но вы все знаете, что он новообращенный. Епископ был евреем». Уго прислушался внимательнее. «Да. Он был на диспуте в Тортосе. И дважды выступил против ребе Жозефа Альбо из Дароки, защищавшего Талмуд». «Как будто в Каталонии нет настоящих христиан, чтобы занять епископскую кафедру!» – пожаловался один священник.

Епископ действительно был новообращенным и принимал участие в Тортосском диспуте – как и Рехина. Едва он прибыл в Барселону, положение Барчи моментально ухудшилось. Уго не сомневался в том, что в деле замешана Рехина. «Зачем самому епископу влезать в дело мавританки, которую, похоже, и судить не торопятся», – размышлял Уго.

– Надо заплатить больше, – ответила Катерина в день, когда виноделу ничего не оставалось, кроме как признаться во всем.

Она настаивала на посещении Барчи, чтобы рассказать ей о рождении маленького Арнау.

Тюремщик отказался. Уго добавил пару монет.

– А нельзя ли только передать ей сообщение? – предложил тюремщик. – Я бы мог даже отнести… тот сверток, который ты вечно прячешь, – добавил он, указав на бурдюк за пазухой Уго.

– Нет, – отрезала Катерина.

Уго дал еще денег. Тюремщик колебался. Еще монета. Он засопел. Последняя.