Наследники земли

Катерина вздрогнула при упоминании Рехины. Сколько бед принесла им эта чертова шлюха! Узнав, где заключена Мерсе, Катерина и Педро перестали носить ей вино. Последствия не заставили себя долго ждать: Рехина билась в агонии, кричала как сумасшедшая, требуя вина и огненной воды. Она лупила по стенам своей кельи с такой силой, что церковь Пресвятой Троицы содрогалась, как при землетрясении. Отец Жоан не мог служить мессу – его прерывали крики и ругань, чем дальше, тем непристойнее. В церкви, которую воздвигли новообращенные евреи, чтобы доказать, насколько крепка их вера, Рехина вновь принялась вопить и ругаться по-еврейски – на языке, которым пользовалась в детстве, в синагогах и в родном квартале. Возмущенные христиане стали жаловаться – и когда епископ приказал проломить брешь в келье, бегинку нашли мертвой. Она скончалась от голода – ее больше никто не кормил – и жажды – ей больше никто не носил вина, разбавленного огненной водой.

– Рехина умерла, – призналась Катерина, – но, как бы то ни было, ты не должна ей верить. Она была злой и коварной – и предала даже ту, кого считала дочерью. Ты из-за нее пострадала.

Катерина замолчала, ожидая, как встретит эту новость Мерсе.

– Мне не жаль, – наконец сказала та со спокойствием в голосе. – Мне не жаль.

– Разделяю твои чувства, – солгала Катерина, скрывая улыбку, которую не сумела сдержать, говоря о смерти этой змеи. – Что до твоей матери Арсенды, – добавила русская, сменив тему, ибо боялась вновь не сдержать улыбки, – то Уго считает, что ее обманули. Она была очень набожной девушкой, верила беспрекословно всему, что говорили старшие монахини, тем паче если дело касалось Бога, Церкви и, чего уж там, самого дьявола. Кто-то ее изнасиловал, лишил ее невинности – и этот подлец был первым и единственным, кто насладился ее красотой и молодостью, потому что она и впрямь была молода и прекрасна, совсем как ты, – но этот мерзавец отнюдь не был дьяволом. Твой отец думает, что то был какой-нибудь похотливый священник, князь не тьмы, но Церкви, который и скрыл свой грех за сказкой о дьяволе. И с тех пор твоя мать верит в эту глупость: что ею овладел Люцифер. А вот чего она точно не знала, так это что ты жива.

– А мой сын? – помолчав, спросила Мерсе.

– С ним все хорошо, – ответила Катерина и, прикрыв глаза, добавила: – Он крепкий и здоровенький.

Мерсе замолчала и за всю ночь не вымолвила больше ни слова. Катерина не стала нарушать ее молчания и заговорила, лишь когда пришла пора уходить:

– Хочешь, чтобы я рассказала твоему отцу о нашем разговоре, или все это останется между нами?

– Когда-нибудь же он узнает, что я знаю, верно? – (Русская кивнула.) – Скажи ему, что я его прощаю, – добавила Мерсе. И уже у изножья постели Катерина услышала, как Мерсе произнесла: – И что я его люблю.

Улыбка врача, который поспешил подойти к больной, услышав, как бегло и связно та говорит, прервала их беседу. При свете дня было видно, что Мерсе идет на поправку, хотя еще заметны следы жестокого обращения: поредевшие волосы, высохшее лицо, множество беловатых пятен на месте недавних струпьев, болезненно худые руки… Врач сказал что-то, весело, нараспев, но Катерина этого уже не услышала – она опустила голову, чтобы никто не видел ее слез, и вышла из палаты. Они поговорили об отце, теперь оставалось поговорить о сыне, Арнау.

Нетвердым шагом, держась за руку одной из служанок, Мерсе вышла к отцу через крытую галерею госпиталя Санта-Крус. Она была еще очень худая и слабая, но достаточно гордая, чтобы, увидев отца, отпустить служанку и направиться к Уго без посторонней помощи. Он вздохнул: вот бы и ему такую силу духа! Катерина обманывала ее всю неделю, пока Мерсе еще не могла встать на ноги. «Я не могу сказать, что ей запрещено видеться с сыном. Пойми, Уго. Я не возьму на себя такое бремя», – заявила Катерина.