Настоящий врач скоро подойдет. Путь профессионала: пройти огонь, воду и интернатуру

Я сделал два быстрых вдоха, и мое внимание снова притянули его брови. В свете люминесцентных ламп я заметил в них пробивающуюся седину, прямо как у меня в волосах. Я закончил медицинскую школу с густой каштановой шевелюрой, но с каждым днем теперь замечал все больше седых волос. Поначалу я сваливал все на лекарства от ВИЧ, при этом понимая, что дело было не в них. Скорее всего, сказывалась немыслимая нагрузка: за последние несколько месяцев я состарился на несколько лет.

– Итак… – произнес Петрак, показав на меня указательным пальцем, – как твои дела?

Эти разговоры все проходили одинаково.

– Как я уже сказал, у меня все хорошо, – я показал ему распечатку с жизненными показателями одного из своих пациентов у меня в руках. – Как всегда, дел невпроворот.

– Хорошо, хорошо, – брови прыгали у него на лбу – наверное, их можно было бы заплести в косичку. – В общем, дело в следующем, – продолжил он. – Я поговорил с Дэйвом и парой других людей.

– Понятно.

– И я слышал, что тебе пришлось нелегко.

Я откинулся на спинку стула.

– Вот как?

– Что я могу сказать. Люди всякое говорят.

– Я в курсе.

– Люди переживают за тебя. Интерны уходят, и нам нужно понять, кто может…

– Я в порядке.

– Люди переживают, что ты… Как бы сказать… Происходит декомпенсация.

– Декомпенсация?

– Да.

Эмоциональный хаос в нашей больнице называют декомпенсацией. Рано или поздно любой интерн ощущает это состояние.

Это слово до попадания в больницу Колумбийского университета я никогда не слышал, однако здесь им швырялись направо и налево. Этот термин, означающий утрату органом своих функций, использовался для описания клинического явления – отказывающее сердце Бенни было в процессе декомпенсации, – а также для описания эмоционального хаоса. Про измотанного интерна, выглядящего как на грани срыва либо накричавшего на медсестру или пациента, говорили, что у него декомпенсация. Это слово в определенный момент могло быть применимо к любому интерну. Я, может, и мог использовать его для описания собственного состояния ранее в этом году, но не теперь. Петрак снова отхлебнул из кружки, а я сложил руки на груди:

– Даже не знаю, что сказать.

– Не нужно ничего говорить, Мэтт. Но я хочу, чтобы ты знал: для твоего же блага, что теперь ты работаешь под пристальным вниманием. За тобой наблюдают. Мы не хотим потерять еще больше интернов.

– Понятно.

– И врачи могут начать подвергать сомнению принимаемые тобой решения.

Я вспомнил доктора Филипса. Он что, сказал что-то Петраку? В этом было все дело? Я тщательно подобрал дальнейшие слова.

– Кто-то сомневается в моих решениях? – спросил я.

– Нет.

– Что ж, это хорошо.

Я снова сделал глубокий вдох. Были ли эти угрозы и предупреждения распространенной практикой?

– Пока что нет.

– Ох.

Под пристальным вниманием? Это усиленное наблюдение должно было предотвратить мою декомпенсацию или ускорить ее? Я провел руками по волосам, и перед глазами мелькнул призрак Карла Гладстона в реабилитационном центре. Его сменил Мэджик Джонсон[75], который давал мне «пять» в социальном ролике на тему ВИЧ. Вскоре Бандерас возьмет у меня кровь на анализ и перезвонит, чтобы сообщить результаты. Я попытался представить, как он говорит: «У меня плохие новости».

– Слушай, Мэтт, – сказал Петрак после долгой паузы. – Я говорю тебе это все для твоего же блага.

На этом наша встреча была окончена. Я вышел из кабинета прямиком под пристальное наблюдение.

Казалось, мои руководители переживали, что я либо брошу работу, либо случайно убью пациента.

– Вы, наверное, шутите, – буркнул я себе под нос, подходя к торговому автомату напротив лифта. Я ударил по стеклу автомата ладонью. – Черт!

Мимо прошла семейная пара ортодоксальных евреев, и я стыдливо снял с себя белый халат и пейджер. Я не мог вспомнить, когда последний раз был в такой ярости.

– Черт! – воскликнул я и снова ударил по торговому автомату.

Мне никогда не было так паршиво. Казалось, все руководители переживали, что я либо уйду, либо случайно убью пациента, если останусь. Никто не злился: меня больше беспокоило то, какую важность придавали этому Дэйв и Петрак. Только от этого легче не становилось. Я каждый день жил в постоянной боли, ожидая приближающийся вердикт по поводу моего будущего здоровья, и каждый раз, думая об этом, вспоминал о той дурацкой ошибке, из-за которой оказался в этом положении. За последние месяцы я добился прогресса во многих аспектах своей работы, но этого было недостаточно. Недостаточно для меня, недостаточно для Дре, недостаточно для Филипса и его пациентки, а также, судя по всему, недостаточно для людей, которые должны были за мной присматривать.

Если мне и удалось выпустить пар на выездном семинаре для интернов, то теперь он вернулся с подкреплением. Я в третий раз стукнул по торговому автомату, как вдруг над головой загремел динамик: