Настоящий врач скоро подойдет. Путь профессионала: пройти огонь, воду и интернатуру

– Все в порядке. Мы позаботимся об этом, – он слегка хлопнул меня по спине. – Отличная работа.

Покинув реанимацию, я направился в вестибюль, чтобы купить бутылку воды. Проходя мимо большого зеркала, я заметил, что немного сутулюсь – наверное, еще не успел отдышаться и пытался осмыслить произошедшее. Он справился. Я почувствовал, как завибрировал телефон, и прочитал новое сообщение от Марка: «Отличная работа, чувак!»

Я посмотрел на часы: уже почти пора принимать таблетки. У лифта снова наткнулся на Мораниса с группой абитуриентов.

– Спасли ее? – спросил он.

Я кивнул:

– Спасли.

– Отлично! – он начал аплодировать, и абитуриенты подхватили за ним.

Это был очень странный момент – мне хлопали совершенно незнакомые люди.

– Я поставил катетер, – сказал я.

Моранис улыбнулся:

– Это же здорово! – он наклонился ко мне и на ухо тихо сказал: – Слушай, я знаю, ты занят, но, когда будет возможность, позвони Сэму. У него есть пара вопросов про лекарства. Просто удели ему немного внимания.

– Ах да, конечно. А он что, хочет поговорить… Со мной?

Моранис улыбнулся:

– Он хочет поговорить с кем-нибудь. И я подумал, что это должен быть ты.

Приехал лифт, и Моранис сказал, повернувшись к абитуриентам:

– Доктор Маккарти – один из наших интернов по внутренней медицине, и он делает первоклассную работу. Продолжайте в том же духе, доктор.

Часть четвертая

Глава 31

Дни стали идти на убыль, и зимние праздники уже были не за горами. Я тем временем все чаще размышлял о Бенни, когда ждал лифт или стоял у торгового автомата, выбирая, что купить, – в общем, каждый раз, когда у меня появлялось несколько свободных секунд, чтобы осознать, как по-разному на нас отражалось время. За счет постоянного повторения я становился все более компетентным врачом. Успешно установив центральный катетер, я получил своевременный заряд уверенности в себе, а также заработал публичную похвалу от Дэйва на следующем собрании интернов. Как оказалось, я не проткнул той девушке мочевой пузырь: в шприц набралась не моча, а жидкость из брюшной полости, окружающая мышцы. После этого я один за другим установил еще четыре центральных катетера. С каждым из них нависшее надо мной осенью облако все больше рассеивалось. У меня лучше получалось ставить диагнозы, я более уверенно обращался с офтальмоскопом и спокойней общался с пациентами. Я знал, что за мной продолжают наблюдать, однако больше мне не устраивали очные встречи наедине, чтобы обсудить психическое здоровье. Я мог просто приходить в больницу и делать свою работу.

Бенни между тем смена времен года никаких изменений не принесла. Его нескончаемое пребывание в больнице сулило мало надежды. Он просто ждал изо дня в день новое сердце, которого мог так никогда и не получить. В одни дни он продвигался в очереди на пересадку, в другие опускался вниз списка. Подобные качели были неизбежны, но Бенни утверждал, что спокойно воспринимает происходящее. Я тем же похвастаться не мог. В нашей системе здравоохранения было много поводов для недовольства – неэффективность, варварский рабочий график, пустая трата времени и ресурсов, – правда, тяжелая ситуация Бенни все больше поглощала мои мысли. Почему мы так с ним поступали? Он словно застрял в какой-то пьесе театра абсурда.

Почти в любой системе здравоохранения есть изъяны, и часто они мало чем отличаются. Однако в каждой проявляются по-своему.

Если в хаосе нашей больницы и была какая-то константа, то это Бенни. Упоминание его имени сразу же вызывало у его постоянно сменяющихся врачей один из немногих связанных с ним образов: как он читает в свете люминесцентных ламп, пишет что-то в своем дневнике, как его тыкают и щупают, словно разгорающийся костер. Как он любезно разрешает врачам, медсестрам и студентам-медикам прервать любое занятие, чтобы проверить его жизненные показатели, послушать легкие или заглянуть к нему в рот. Мы часто шутили с ним, что, если мне казалось, будто я живу в больнице, для него это было действительно так. К декабрю, впрочем, количество шуток поубавилось, и мы по большей части говорили с ним о вере и судьбе, обсуждали различные стратегии адаптации к бесконечному пребыванию в больнице и представляли, как все однажды может поменяться.

Моя и его дороги расходились, и придуманный мной образ наших параллельных путей рассыпался на части. Однажды вечером, в конце декабря, когда мне больше всего на свете хотелось быть дома со своей семьей, я сделал перерыв и заскочил к человеку, у которого, как я предполагал, было такое же желание.