Настоящий врач скоро подойдет. Путь профессионала: пройти огонь, воду и интернатуру

Я знал, что он говорит правду. Тем не менее это сбивало меня с толку. Когда на меня кричал пациент, когда я допускал ошибку, мне было проще сосредоточиться на мысли о чем-то другом – на мысли о Бенни – и перенаправить свою злость или разочарование на безликую систему, которая его подвела. Вместе с тем в его ситуации винить было некого. Уж точно не врачей, которые усердно продвигали его на еженедельных собраниях трансплантологов, не медсестер, не доноров органов и даже не администраторов Единой сети распределения донорских органов с ее тщательно продуманными алгоритмами для максимальной объективности. Некого было винить, некого было проклинать. Это, однако, не меняло моих чувств. Бенни сказал, что не был несчастен, но именно таким я его воспринимал.

– Все это полная хрень, – еле слышно произнес я. Я снова забеспокоился, не пересек ли черту между пациентом и другом. Формально он больше не был моим пациентом – лишь очередным парнем, застрявшим в больнице на праздники. Впрочем, он был для меня чем-то большим, и мы оба это понимали.

– Что ж, сегодня несчастным чувствую себя я, – сказал я, посмотрев на часы. – Пошел семнадцатый час из тридцати. Эти дежурства – просто безумие.

Я не понимал, насколько сильно должен эмоционально сближаться с пациентами. Получалось либо полностью отрешаться от происходящего, либо страдать.

Мне не хотелось уходить. Хотя я и выбирался постепенно из-под пристального наблюдения, все еще не пришел окончательно в себя после того, как Дре, не сказав ни слова, сбежала. Попытки нащупать нужный уровень эмоциональной вовлеченности в судьбы пациентов по-прежнему наполняли меня тревогой. Было гораздо проще оградиться стеной, отстраниться, и все бы ничего, если бы не гнетущее чувство, что каждый раз, пряча от пациентов частичку себя, я оказывал им медвежью услугу. Я пытался подавить чувство вины рациональными объяснениями: мне не нужно сопереживать боли своих пациентов, потому что только так я могу справиться со своей собственной. Тем не менее, несмотря на все эти оправдания, у меня все равно была потребность устанавливать с пациентами контакт: это было главным качеством врача, которым я хотел стать. Я подозревал, что старался проводить больше времени с Бенни, чтобы как-то компенсировать барьер, выстроенный мной с другими пациентами.

– Не понимаю, как вам, ребята, это удается, – сказал он. – Правда не понимаю.

– Наутро я буду выглядеть как кусок дерьма.

Внимание Бенни переключилось на телевизор, и я машинально проверил свой пейджер. Мне было неловко добиваться его сочувствия. Ему было неинтересно слушать, сколько часов я уже нахожусь в больнице или насколько измученным буду утром. С учетом всего, что происходило вокруг него, я сомневался, что ему удавалось нормально поспать ночью. Тем не менее, подобно многим другим интернам, у меня уже вошло в привычку постоянно жаловаться. Возможно, это было даже одной из стадий процесса, который приводил к срыву. Полный энтузиазма интерн становится язвительным интерном, который потом становится сломанным интерном.

– В этой работе много хорошего, – добавил я, – но немало и трудностей.

Бенни выключил телевизор, и я воспринял это как знак того, что мне позволено выговориться. Мне столь многое хотелось рассказать про тихий ужас, которым была наполнена жизнь интерна. Почему именно Бенни должен все это выслушивать? Потому что мои коллеги и без того знали, каково это, а людям не из больницы не понять. Бенни Сантос же, профессиональный пациент, был особенным человеком.

– Рассказывай, – разрешил он.

Я снял свой белый халат, давая понять, что теперь буду говорить с ним как друг, а не как врач.

– В работе врача множество составляющих, – начал я. – Общение с пациентами, медицинские знания, проведение разных процедур – и в каждый отдельно взятый день можно сказать, что ты с чем-то из этого не справляешься. Либо не справляешься со всем, – он закивал. – Можно корить себя вплоть до того, что уже хочется покончить с этим. С другой стороны, правда… В любой момент можно оглянуться и сказать: «Я лучше этого парня. Он худший врач, чем я».

– Хм.

– Все дело в настрое.

– Могу представить.

– Не сомневаюсь, что можешь.

– Это как в спорте, – сказал он, показав на свою голову. – Все зависит от настроя.

– Словно нужно обманом заставить себя поверить, что следует продолжать. Кроме того, по правде говоря, меня возмущает тот факт, что некоторые из моих приятелей – которые в жизни бы не поступили в медицинскую школу – зарабатывают чудовищные суммы денег, в то время как у нас с Хезер долг в сотни тысяч долларов.

Когда вместе живут два врача, личная жизнь не может быть спонтанной – ее приходится планировать, причем задолго.