Настоящий врач скоро подойдет. Путь профессионала: пройти огонь, воду и интернатуру

Он встал, чтобы меня обнять, однако капельница не давала ему отойти от кронштейна, так что он махнул, чтобы я подошел к нему. Я нагнулся и вытянул руки, и как по сигналу в этот самый момент затрезвонил мой пейджер. Меня вызывали на вводный семинар в отделение интенсивной терапии.

Глава 32

Первое мое ночное дежурство на практике в отделении интенсивной терапии выпало на середину января, когда Вашингтон-Хайтс окутал легкий снегопад. Я лежал на черном кожаном диване в ординаторской, изучая стопку ЭКГ, как вдруг дверь распахнулась.

– Отдых окончен, – услышал я, смахнув со своей груди банановую кожуру и подскочив на ноги. – Кажется, к нам подвалила работенка.

Это был мой наставник Дон – ординатор второго года со светлыми взъерошенными волосами, сменивший Байо и Эшли в роли моего учителя. Одной из сбивающих с толку особенностей интернатуры была постоянная смена куратора. Только я успевал привыкнуть к манере поведения одного, как на меня сваливался новый с другим подходом к работе. Из-за столь частой смены начальства я сталкивался со всевозможными методиками обучения и постепенно стал понимать, насколько особенным был Байо. Каждый преуспевал в чем-то своем – одни проворно обращались с иглами, другие были мастерами переговоров, – однако никому не удавалось так наглядно демонстрировать все прелести практической медицины, как Байо.

Я слышал про Дона еще до нашего первого разговора. Он был малость сентиментальным – этот застенчивый паренек со Среднего Запада любил демонстрировать всем подряд сделанные на телефон фотографии своего восьмимесячного сына, – но в последнее время он прославился в больнице как парень, который распознал врожденную сосудистую аномалию у молодой женщины, заметив небольшую разницу кровяного давления в левой и правой руке. Слухи о его наблюдательности быстро распространились, и теперь Дона считали мастером диагностики. Я подозревал, что он, подобно Байо, был особенным, и мне не терпелось с ним поработать. Дон укрепил мою веру в то, что профессиональная репутация может быть создана или разрушена одним-единственным пациентом.

– Новое поступление из приемного покоя, – объявил Дон, скользя по линолеуму. Его лицо казалось сморщенным – словно все его черты собрались вокруг шрама, оставшегося после операции по исправлению заячьей губы, – и я пока не был уверен, станет ли он важничать передо мной своей безупречной репутацией. Он взял черный пластмассовый телефон и включил громкую связь.

– Ребята, – послышался голос на другом конце линии. Это был Байо.

– Чувак, – ответил Дон. – Я тут с Мэттом Маккарти. Что у тебя для нас?

– Привет от меня доктору Маккарти.

Я подошел ближе к телефону, сел на оранжевый пластиковый стул и сказал:

– Привет!

– У меня тут в приемном покое молодой парень, – протараторил Байо, – девятнадцать лет, крайняя степень ожирения, астма. Поступил с приступом одышки. Анализы – полное дерьмо. Флюорография – полное дерьмо. Я думаю, это…

– Грипп? – спросил Дон.

– Ну Дон, – произнес Байо, не особо впечатленный его дедуктивными способностями.

– Прости, прости, – сказал Дон, взяв в руки маркер. – Я замолкаю.

– Мы думаем, это вирусная инфекция на фоне бактериальной пневмонии. Скорее всего, спровоцирована обострением астмы. Возможно, придется его интубировать.

– Черт, – тихо выругался я. На моей памяти никому в столь юном возрасте не требовался аппарат ИВЛ.

– Что ж, присылай его, – сказал Дон. – Он займет нашу последнюю койку. Реанимация битком.

На этом разговор закончился. Дон встал и подошел к небольшой белой маркерной доске.

– Глупая ошибка, – бросил он. – Никогда не торопись с диагнозом. Давай составим список всего, что может быть у этого парня, помимо инфекции. Начинай.

Профессиональная репутация врача может быть создана или разрушена одним-единственным пациентом.

Жизнь в отделении интенсивной терапии была жутко непредсказуемой. Порой за ночь к нам поступало до полудюжины новых чрезвычайно больных и чрезвычайно сложных пациентов. Работа в отделении интенсивной терапии требовала глубоких познаний в физиологии, а также способности сохранять спокойствие и уверенность в себе, имея дело со сложными, ужасно больными пациентами. Это было идеальное место для людей вроде Байо, но не для меня. Пациенты в отделении интенсивной терапии зачастую были в настолько плачевном состоянии, что было невозможно описать события, которые привели к их поступлению сюда, и задачей было не столько их вылечить, сколько стабилизировать состояние. Врачам, для которых важна личная связь с пациентами, здесь поживиться особо нечем.

К счастью, ночь обещала быть относительно спокойной. Отделение было почти под завязку, и Дон за вечер уже потушил большинство пожаров, так что у нас было время поговорить. Следующие полчаса мы занимались составлением до безобразия длинного перечня всего, что могло быть не так с нашим новым пациентом, пока не раздался стук в дверь. Медсестра просунула голову и сказала:

– К вам катят нового пациента, Дэррила Дженкинса.