Настройщик

Перед ним стоял человек, почти голый, если не считать подвернутых шанских штанов, открывающих жилистые мощные икры, по которым струилась вода. Он молчал, и Эдгар медленно высвободил ногу из кустов и встал. Несколько секунд они стояли, глядя друг другу в глаза. Каждый из нас для другого – привидение, подумал Эдгар, и снова сверкнула молния, и человек материализовался из тьмы, по его блестящему от дождя торсу извивались татуировки, фантастические фигуры лесных зверей, живые, движущиеся, меняющие очертания под дождем. И снова наступила темень, и Эдгар помчался сквозь кусты, лес становился все гуще и гуще, пока неожиданно Эдгар не вырвался на открытое место, на дорогу. Он вытер грязь с лица и повернул, как ему казалось, к северу, и снова бежал, и переходил на шаг, вымотанный, и снова бежал. Дождь падал стеной, смывая с него грязь.

На востоке небо начало светлеть. Занимался рассвет. Дождь поутих и вскоре прекратился вовсе. Эдгар, выдохшийся окончательно, едва переставлял ноги. Он брел по старой дороге, пробитой воловьими упряжками, уже заросшей молодняком. Две узкие колеи, укатанные сотнями усталых колес, тянулись неуверенной параллелью. Эдгар искал глазами людей, но местность была пустынна. Где-то вдали деревья отступали от дороги, сменяясь жестким кустарником и редкими просветами лужаек. Начинало теплеть.

Он брел, почти ни о чем не думая, пытаясь только уловить знаки, которые могли подсказать путь в Маэ Луин. Вскоре сгустилась жара, он ощущал, как в волосах пот мешается с дождевой влагой. Его начало лихорадить. Он закатал рукава, распахнул рубаху и внезапно наткнулся на что-то в нагрудном кармане. Это был сложенный листок, и несколько секунд он не мог сообразить, что это, пока в голове не всплыла картина последних минут на берегу, когда доктор передал ему листок. Эдгар на ходу развернул его, расклеивая слипшуюся бумагу, поднес к глазам и остановился.

Это была книжная страница, вырванная из “Одиссеи”, принадлежавшей Энтони Кэрролу, типографский текст, поверх строк вились написанные индийскими чернилами шанские буквы, строфы были подчеркнуты.

В путь они тотчас пустились и скоро пришли к лотофагам.

Гибели те лотофаги товарищам нашим нисколько

Не замышляли, но дали им лотоса только отведать.

Кто от плода его, меду по сладости равного, вкусит,

Тот уж не хочет ни вести подать о себе, ни вернуться,

Но, средь мужей лотофагов оставшись навеки, желает

Лотос вкушать, перестав о своем возвращеньи и думать[13].

Через просвечивающую мокрую бумагу Эдгар увидел еще какую-то надпись и перевернул страницу. Темными чернилами рукой доктора там было нацарапано: Эдгару Дрейку, вкусившему. Эдгар снова перечитал строки Гомера и медленно опустил руку с письмом, тонкая бумага свернулась от порыва ветра. И двинулся дальше, уже не так упорно, медленно – возможно, просто от обессиленности. Путь его постепенно забирал вверх, земля впереди сливалась с небом акварельными штрихами далеких ливней. Он посмотрел на облака, и ему показалось, что они пылают, точно хлопковые подушки, обращающиеся в пепел. Он чувствовал, как испаряется влага с его одежды, как пар поднимается вверх, покидая его так же, как дух покидает тело.

Он перевалил через гребень холма, ожидая увидеть реку или, может быть, Маэ Луин, но перед ним была лишь бесконечная дорога до самого горизонта, и он пошел по ней. Через какое-то время он увидел вдали одинокое пятнышко на открытом пространстве и, приблизившись, разглядел, что это маленькое святилище. Он остановился перед ним. Странное место для того, чтобы оставлять подношения, подумалось ему. Здесь нет ни гор, ни домов, здесь нет никого; он оглядел миски с рисом, увядшие цветы, палочки-амулеты, подгнившие фрукты. В жилище духа стояла статуя – поблекшая деревянная фигурка лесного эльфа с печальной улыбкой и обломанной рукой. Эдгар достал из кармана листок бумаги и снова прочел. Свернув, он положил листок рядом со статуей. Я оставляю тебе историю, сказал он.

И побрел дальше, и небо светлело, но он не видел солнца.

В разгар дня он увидел вдали женщину. Над головой она держала раскрытый зонтик.

Она медленно шла по дороге, и он не мог понять, приближается она к нему или удаляется. Все кругом дышало удивительным покоем, и откуда-то из закоулков памяти эхом отозвалось воспоминание о редком солнечном летнем дне в Англии, когда он впервые взял Катерину за руку и они гуляли по Риджентс-парк. Они почти не говорили, просто глядели на людей, на экипажи и на другие молодые пары. На прощанье она прошептала: меня ждут родители, мы скоро увидимся – и растворилась в зелени под белым зонтиком, отражавшим солнечные лучи и чуть колыхавшимся на ветру.