Настройщик

Когда они добрались до йоктхе пве, луна была уже высоко в небе, и их тени почти спрятались у них под ногами. Пьеса началась достаточно давно; над приподнятой бамбуковой платформой длиной почти тридцать футов плясала пара марионеток. Откуда-то сзади слышалась песня, хотя певца видно не было. Зрители пребывали в состоянии разной степени заинтересованности, многие дети, свернувшись на циновках, спали, некоторые взрослые о чем-то беседовали друг с другом. Их приветствовал тучный мужчина, который показал им, как и в предыдущий раз, на два стула. И так же, как и в предыдущий раз, капитан потребовал третий.

Мужчина долго разговаривал о чем-то с Кхин Мио, а Эдгар сосредоточился на происходящем на сцене. На одном краю подмостков находилась модель города, изящный дворец, пагода. Именно там танцевали две искусно одетые куклы. На другом конце, почти темном, он смог разглядеть какие-то прутики и веточки, видимо изображавшие лес. Капитан рядом с ним одобрительно кивал. Наконец Кхин Мио закончила разговор с хозяином, и они сели.

– Вам сегодня очень повезло, мистер Дрейк, – сказала она. – Принцессу играет Маунг Тха Зан. Он, наверное, самый знаменитый исполнитель роли принцессы во всем Мандалае и раньше выступал вместе со знаменитым Маунг Тха Бьяу, самым великим кукольником, – иногда люди из Мергуи говорят, когда происходит что-нибудь чудесное: Тха Бьяу Хе… О, Маунг Тха Зан не столь искусен, как был Маунг Тха Бьяу, но он так замечательно поет. Послушайте, скоро они начнут исполнять нго-гьин.

Эдгар не успел спросить, что это значит, потому что в этот момент из-за сцены раздалось жалобное, печальное пение, похожее на плач. Он затаил дыхание. Это был тот самый звук, который он слышал той ночью, когда пароход остановился на реке. Он уже успел об этом забыть.

– Нго-гьин, песнь оплакивания, – сказал рядом с ним Нэш-Бернэм. – Ее принц скоро покинет ее, и она поет о своей несчастной судьбе. Мне до сих пор не верится, что мужчина может так петь.

Но голос не был и женским. Сопрано, но не женское, даже, подумал Эдгар, нечеловеческое. Он не понимал бирманских слов, но он знал, о чем поется. Песнь потери универсальна, думал он, и вместе с человеческим голосом в ночной воздух лилось нечто иное, завиваясь, танцуя вместе с дымом от светильников и тая в небе. Блестки на костюме куклы-принцессы сверкали, как звездочки, и он подумал, что поет, кажется, сама кукла, а не кукловод. Под самой сценой мальчик, держащий свечи, освещающие кукол, медленно направился к другому краю подмостков, принцесса и ее город постепенно скрывались во мраке, а лес, наоборот, стал виден ясно.

Песня уже давно закончилась, однако никто из троих не смог заговорить. Началась следующая сцена, но Эдгар больше не смотрел туда. Он поднял голову и глядел на небо.

– Это последняя инкарнация Будды перед Сиддхартхой, – пояснил капитан Нэш-Бернэм, – он оставляет все, чем владел, даже свою супругу и детей, и уходит жить в лес.

– В этой истории вы тоже видите себя, капитан? – поинтересовался Эдгар, повернувшись к нему.

Капитан покачал головой.

– Нет, мне не пришлось оставить все, – ответил он и, помолчав, добавил: – Но здесь есть и такие, кому пришлось.

– Энтони Кэррол, – тихо проговорил настройщик.

– А может быть, и другие, – добавила Кхин Мио.

11

В сухой сезон проще всего до Маэ Луин было добраться на слонах, по дороге, пробитой шанскими отрядами во время второй англо-бирманской войны, а теперь время от времени используемой контрабандистами опиума. Но в последнее время на путешественников на этой дороге часто совершались нападения, и по предложению капитана Нэш-Бернэма было решено ехать на слонах до маленького притока, впадавшего в Салуин восточнее Лойлема, а оттуда тайными военными тропами пробираться к лагерю Кэррола. Нэш-Бернэм сам не мог сопровождать Эдгара, обязанности удерживали его в Мандалае.

– Но непременно передавайте доктору мой горячий привет, – попросил он. – Скажите ему, что нам тут, в Мандалае, очень его не хватает.

Такие общепринятые любезности показались Эдгару не слишком соответствующими моменту, и он ожидал, что капитан добавит что-нибудь еще, но тот лишь прощальным жестом дотронулся до шлема.

Утром в день отъезда Кхин Мио разбудила Эдгара и сказала ему через дверь спальни, что его ожидает какой-то человек. Когда Эдгар вышел к дверям, он, вопреки своим ожиданиям, увидел не слонов, а всего лишь одного молодого бирманца, лицо которого было ему знакомо по посещениям резиденции управляющего. Молодой человек едва переводил дух.

– По поручению управляющего я вынужден с великим сожалением сообщить вам, что ваш отъезд приходится отложить на некоторое время.

Эдгар старался не улыбаться, слушая его запинающуюся английскую речь, однако опасаясь, что придется требовать более внятного подтверждения новостей.

– Управляющий говорил что-нибудь по поводу того, когда я смогу отправиться? – спросил он.

– О, сэр, я не имею об этом понятия! Вы можете обратиться к самому его превосходительству.