Настройщик

– Не хотелось бы разочаровывать вас, мистер Дрейк. Напротив, я говорю с вами без санкции вышестоящих лиц, потому что все решения должны быть приняты только в Рангуне. Но мне хотелось бы, чтобы вы поняли наше реальное положение дел. Когда капитан Нэш-Бернэм вернется, он сможет точно сказать вам, должны ли вы оставаться в Мандалае или вернуться на пароходе в Рангун. А до тех пор я могу посоветовать вам лишь наслаждаться приятным времяпрепровождением здесь и не переживать слишком сильно. – Офицер наклонился к нему через стол: – Мистер Дрейк?

Настройщик молчал.

– Маэ Луин – скверное место, мистер Дрейк, что бы вам ни говорили раньше те, кто хотел завлечь вас сюда. Там кругом болота и малярия и климат совершенно не подходящий для англичанина. И вдобавок ко всему этому опасная ситуация из-за этих недавних нападений… Возможно, нам лучше вообще уйти оттуда. Я бы не стал переживать из-за того, что не могу попасть туда. Вы уже можете считать себя достаточно счастливым, потому как видели самый красивый город в Бирме.

Эдгар ждал. В помещении стояла удушливая жара. Наконец он поднялся:

– Хорошо, благодарю вас. Я полагаю, что мне пора.

Младший офицер подал ему руку.

– И, мистер Дрейк, пожалуйста, не стоит сообщать о нашем разговоре вышестоящим лицам. Хотя ваша миссия не слишком значительна, но обычно с гражданскими общается капитан Нэш-Бернэм.

– Незначительна, вы сказали? Нет, не волнуйтесь, я никому ничего не скажу. Спасибо.

Офицер улыбнулся.

– Не думайте об этом.

Милая Катерина,

Я не знаю, что поспеет к тебе раньше – мое письмо или я сам. Уже неделя прошла со дня моего предполагавшегося отъезда, а я до сих пор в Мандалае. Я уже много раз описывал тебе этот город и прошу прощения, что у меня больше нет энтузиазма на это. На самом деле все это становится чем дальше, тем непонятней, и я уже сомневаюсь, что мне суждено увидеть доктора Кэррола или его “Эрар”.

На Маэ Луин было совершено нападение. Я узнал это от младшего офицера в казармах. Но больше мне не сказали почти ничего. Кого бы я ни спросил о том, что происходит, ответом мне служат лишь недоуменные взгляды или отговорки. “В Рангуне происходит важное стратегическое совещание”, – говорят они. Или: “Этот инцидент нельзя оставлять без внимания”. Но меня удивляет то, что доктор Кэррол не приглашен на эту встречу; судя по всему, он так и остается в Маэ Луин. Они говорят, что это необходимо ввиду важности сохранения форта – кажется, вполне удовлетворительное объяснение, но меня почему-то настораживает тон, которым это говорится. Первое время меня приводила в некоторое возбуждение вероятность какой-нибудь интриги или скандала – в конце концов, что может быть более естественно для страны, где так сложно вообще в чем-то разобраться? Но даже от этого я уже устал. Наиболее скандальная возможность, которая приходила мне в голову, что доктора Кэррола специально не допускают к участию в принятии важного решения, больше не кажется мне такой уж скандальной. Они говорят, что человек, одержимый страстью к фортепиано, скорее всего, способен и на другие эксцентричные поступки и что ему нельзя доверять такой важный пост. Мне больнее всего сознавать, что в какой-то степени я даже согласен с этим. Фортепиано не будет иметь никакого значения, если французы действительно планируют перейти через Меконг. Но принять это мне трудно, потому что, если я сомневаюсь в докторе, это значит, что я сомневаюсь в себе.

Моя любимая Катерина, когда я только покинул Англию, я не мог до конца поверить, что вообще когда-нибудь доберусь до Маэ Луин. Он казался мне настолько далеким, на этом пути могло возникнуть столько непредвиденных обстоятельств. Но сейчас, когда вдруг оказалось, что моя поездка действительно может закончиться ничем, мне невыносимо думать, что я так и не доберусь дотуда. Последние шесть недель я думаю почти исключительно о Маэ Луин. Я пытаюсь по картам и описаниям представить себе форт. Я составляю мысленные перечни того, что сделаю, когда окажусь там, всех гор и речек, упоминавшихся в отчетах доктора Кэррола, которые хотел бы увидеть. Это может показаться странным, Катерина, но я даже начал придумывать, о чем буду рассказывать тебе, когда вернусь домой. О том, каким оказалось знакомство со знаменитым доктором. О том, как я чинил и настраивал “Эрар”, спасая этот драгоценный инструмент. Об исполнении моего “долга” перед английской Короной. Но, по-моему, именно идея “долга” теперь становится самой невразумительной. Я понимаю, что там, дома, мы часто говорили об этом, и я до сих пор не сомневаюсь в важности фортепиано. Но я начинаю думать, что идея о “продвижении сюда музыки и культуры” не столь однозначна – здесь и так существует искусство и музыка, здешнее искусство, здешняя музыка. Я не говорю, что мы не должны нести сюда, в Бирму, нашу культуру, только, может быть, это следует делать с большей осмотрительностью. Действительно, если мы сделали этих людей своими подданными, то не должны ли мы представить им все лучшее из европейской культуры? Бах никому не может повредить; музыка – это не оружие.