Нация прозака

– Может, тебе не стоит решать за меня, – сказал Реф, протягивая мне тарелку. Он взялся приготовить для меня ужин – ничего сложного, сказал он, паста с соусом болоньезе – он подумал, что неплохо было бы хоть раз приготовить что-то дома. – Во-первых, я думаю, что тебе станет лучше, если ты поешь, потому что ты ничего не ела с тех пор, как я приехал, а во-вторых, мне кажется, я неплохо справляюсь. Я ни в чем не сомневаюсь. Но я переживаю за тебя. Переживаю из-за того, что ты не справляешься с собой. Я люблю тебя, Элизабет. Правда люблю. Люблю тебя, даже когда ты такая, как сейчас. Но это меня пугает. Твое состояние меня пугает. Как бы сильно ты ни расстраивала нас, тех, кто тебя любит, я уверен, это и вполовину не так плохо, даже на малую долю не так плохо, как то, что ты делаешь с собой. Ты себя доведешь.

– Я знаю.

– Что говорит твой психотерапевт?

– Ой, да ты сам знаешь. – Все, что они обычно говорят своим психам, про матерей, отцов, детскую травму. – Я не особенно хочу об этом сейчас разговаривать. У меня просто сил нет. – Я вздохнула. Я была вымотана. Я выпрямилась на стуле, пододвинула тарелку, которую он принес мне, и начала накручивать ниточки спагетти на вилку. – Я просто хочу убедиться, что тебя еще не тошнит от меня.

– Элизабет, бога ради, я же сказал нет. – Он театрально вздохнул и покачал головой. – Я люблю тебя. Я знаю, мне никак тебя в этом не убедить. И до этих выходных я не знал, что с нами будет, все могло получиться, могло не получиться. Но сейчас, сегодня, видя, как тебе плохо, я понял, что я от тебя никуда не денусь. Мы пройдем через это вместе. Что бы еще тебя ни расстраивало, я не хочу, чтобы ты переживала из-за меня. Я понял, что для меня все серьезно, и я никогда, ни за что не уйду от тебя.

– Правда?

– Да.

Правда?

Да.

Мы пытаемся, мы все время стараемся найти слова, чтобы выразить свою любовь. Качество, количество, уверенность в том, что никогда еще два человека не испытывали ничего подобного за всю историю мироздания. Может быть, Кэтрин и Хитклифф[252], может, Ромео и Джульетта, может, Тристан и Изольда, Геро и Леандр[253], но все это лишь персонажи, выдумка. Мы всегда знали друг друга, до сотворения мира. Мы помним, как играли вместе в манеже, натыкались друг на друга в Schwartzy’s. Помним, как встречались перед Иерусалимским храмом до рождения Христа, помним, как приветствовали друг друга на Форуме, у Парфенона, c палуб кораблей во времена, когда Христофор Колумб плыл в Америку. Мы вместе пережили погром[254], вместе умирали в Дахау, нас линчевал ку-клукс-клан. Рак, полиомиелит, бубонная чума, чахотка, зависимость от морфия. У нас были дети, мы были детьми, вместе были в утробе матери. Наша история так глубока, широка, протяженна, мы знаем друг друга миллионы лет. И мы не знаем, как выразить эту любовь, эти чувства.

Иногда на меня нападает оцепенение. Вот мы принимаем вместе душ, и мне хочется сказать ему: «Меня бы могли погрузить в воду на шестьдесят футов, и я не утонула бы, даже не боялась, зная, что рядом с тобой я всегда в безопасности, зная, что, если ты рядом, и умереть будет не страшно». – Я бы хотела так сказать, но не говорю.

Реф говорит, что за все четыре недели зимних каникул нам не удастся увидеться. Говорит, что ему надо присматривать за невменяемой овдовевшей матерью и одиннадцатилетней сестрой, у которой сейчас сложные времена, она по-своему сходит с ума и нуждается в медицинской помощи.

И я думаю: «Почему столько людей вокруг Рефа близки к сумасшествию?»

И я думаю, неважно, что там с его матерью, или сестрой, или кем угодно в Миннеаполисе, или кем угодно на Земле. Я знаю только, что есть я и что мне не протянуть месяц без Рефа.