Нация прозака

Мама, что неудивительно, выглядит просто жутко, когда я увожу ее из больницы на коляске. Лицо все еще раздуто и пестреет разными пятнами бургунди, хаки и серого. Чтобы защитить сумочку от карманников, она носила ее на нью-йоркский манер – ремешок через плечо, – грабителю пришлось вцепиться в нее и тянуть изо всей силы, чтобы отобрать, в итоге он сломал маме руку, и ей еще предстоит микрооперация, чтобы исправить расколотую кость. К тому же он повредил ей нервные окончания, и, возможно, она никогда не сможет полноценно владеть правой рукой. К счастью, она левша – хотя счастье – вряд ли подходящее слово, – но я понимаю, что в любом случае в ближайшие дни она будет совершенно беспомощна, и я чувствую, что волна накрывает меня с головой.

Я стараюсь казаться озабоченной, пока с полной сумкой окровавленной одежды через плечо загружаю маму в такси. Наверное, я и вправду обеспокоена, но мне слишком плохо, чтобы проникнуться этим чувством. Я испытываю ответственность, но я настолько погружена в собственную депрессию и уныние, что почти ненавижу маму за то, что она повесила на меня эту ответственность. Вообще мало что может так изменить плохое настроение или перевести человека в рабочий режим, как настоящий кризис. Но я уже в таком состоянии, что даже этот всплеск энергии и адреналина не может повлиять на меня, я просто плыву по течению, заставляя себя беспокоиться. Я ненавижу себя за эти чувства, и я ненавижу маму за то, что сейчас я нужна ей другой. И вообще мне противно оттого, что я могу думать сейчас о таких вещах.

Я думаю о том, какой была ее жизнь до моего рождения. У нее никогда не было хороших отношений с родителями или сестрой, с отцом они едва знали, о чем разговаривать, так что когда у нее родился ребенок, она, наверное, подумала: «Наконец-то со мной рядом кто-то будет». Мне кажется, как-то так выглядит материнство. Наверное, для большинства женщин это единственная возможность почувствовать, что они чем-то владеют и на что-то влияют. Мама всегда была беспомощной, как ребенок, но я могу представить, что за исключением всей этой физической боли все, что происходит сейчас, может даже доставлять ей радость: впервые за долгое время обстоятельства заставили ее собственность вернуться к ней, и она принадлежит только ей. Я чувствую себя виноватой из-за того, что боюсь разочаровать ее.

* * *

Хоть я и постоянно отключалась и начинала клевать носом, каким-то чудом мне удалось пережить визит родственников. Бабушке даже хватает храбрости поддерживать разговор в нашем маленьком угрюмом кружке, пока мы поедаем в столовой импровизированный обед. Я же на все ее вопросы отвечаю: «Прости, бабушка, что ты сказала?» И стоит чьей-нибудь тарелке остаться пустой даже на пару секунд, я хватаю ее и бегу на кухню мыть. Что угодно, лишь бы смыться оттуда хотя бы на минуту-две. Никогда в жизни я с таким пылом не убирала со стола и не складывала посуду в посудомойку.

Бабушка все время спрашивает у мамы, что со мной происходит, почему я выгляжу такой усталой, мрачной. Я подслушала, как мама говорит: «У нее был тяжелый день». Я захожу в свою спальню за чем-то и едва не падаю в обморок. Когда депрессия усиливается, любой, самый крохотный шаг кажется подвигом. И я все время хожу в полуобморочном состоянии, как сомнамбула.

Доктор Стерлинг всегда говорила, что на депрессию уходит много сил, а еще больше уйдет на то, чтобы выздороветь. Многие пациенты с депрессией решаются лечь в больницу, потому что это единственное место, где их не принуждают тратить силы на любые другие занятия. Я думаю о том, что, когда вернусь в Кембридж, снова лягу в больницу, потому что я слишком устала от самих попыток оставаться в сознании. Когда все родственники наконец уезжают, я чувствую облегчение от того, что мне не нужно иметь с ними дело, и страх, потому что мне нужно иметь дело с собой. Я захожу в мамину комнату, чтобы составить ей компанию за просмотром телешоу «60 минут».

– Как дела, мам? – спрашиваю я, присаживаясь рядом с ней.

– Все нормально, – говорит она. – А ты просто чудо. Ты замечательно справилась сегодня, и чудесно, что ты смогла приехать сюда.

– Мам, если честно, теперь, когда я тебя вижу, я просто не представляю, как ты собиралась справляться одна, без меня или кого-то еще.

– Не знаю. Наверное, я не подумала.

– Просто я чувствую себя виноватой. – Я не знаю, что именно хочу сказать, что-то про то, что хотела бы сделать для нее больше. – Я чувствую, что так несчастна, что я превращаюсь в тяжелую обязанность. Ты видела, сегодня с бабушкой – я чуть не отключилась прямо за столом?

– Ох, Элли, ты отлично держалась, правда. И хватит чувства вины, ты так много сделала для меня.