Нация прозака

Я неплохо овладела искусством принимать таблетки без воды, которая смывает их в желудок, но я наклоняюсь над раковиной, и держу руки ковшиком под краном, и глотаю воду, я знаю, что тиоридазин лучше усваивается с жидкостью. На самом деле таблеток не так и много – чуть больше, чем помещается в ладонь, так что пара таблеток выскальзывает и падает на пол, но я вынуждена признать, что это навряд ли смертельная доза, что, скорее всего, я делаю именно то, чего не хотела, всегда хотела быть выше – малодушную попытку, заранее обреченную на провал. Я не знаю, насколько сильный вред это может мне причинить. Может, я несколько дней просплю, как было в летнем лагере. Может, пилюли на время одурманят мой разум. Мысли как-то мягко разбредаются, и я обнимаю свои колени, подтягиваю к груди, сбиваюсь в кучку под раковиной. Я принимаю решение не шевелиться и не уходить отсюда до тех пор, пока у меня будет выбор.

Но затем раздается шум – доктор Стерлинг стучит в дверь ванной, бьет по ней кулаком и снова, и снова, и говорит: «Элизабет, выходи, Элизабет, ну же». В конце концов я поднимаю руку и отпираю дверь, и она видит меня, видит пустую баночку на полу и говорит: «Давай же, мы едем в отделение “скорой помощи”».

Оказавшись в машине, я начинаю клевать носом и чувствую тошноту. Я не хочу, чтобы меня вырвало, но, похоже, именно это сейчас и произойдет. «Я никогда не теряла пациентов, – говорит доктор Стерлинг, – и не дам тебе стать первой».

– Ну, я надеюсь, вы это не для статистики. – А потом я осознаю, как чудовищно было ей это сказать. Она навещала меня в университетской больнице, она отвечала на мои звонки в три утра, и теперь она везет меня в отделение «скорой помощи», и делает это только потому, что я ей небезразлична. Тиоридазин явно дает о себе знать, но я не хочу быть невежливой, я не хочу, чтобы последние слова, которые она от меня услышит перед тем, как я впаду в кому или что-то такое, были подлыми. – Простите. Я не должна была это говорить. – А потом меня охватывает оцепенение, и голова склоняется в сторону окна.

Стоит мне пройти через автоматические двери в отделение «скорой помощи», опираясь на плечо доктора Стерлинг, едва передвигая ногами, как я начинаю задыхаться. Остатки тщеславия берут верх, и я тащу себя в уборную, падаю на пол в кабинке, и меня рвет, изо рта течет оранжевое месиво. Меня рвет таблетками. Я изрыгаю из себя таблетки, много таблеток – некоторые до сих пор сохранили форму, так и остались круглыми, но большая часть – пережеванные, расплавленные, разваливающиеся, распадающиеся, сюрреалистическое видение в желтовато-коричневых и лососевых цветах, утекающих в унитаз. Я выхожу и вижу, как доктор Стерлинг разговаривает с кем-то из врачей, и я выдавливаю из себя: «Похоже, промывать желудок мне не нужно. Этот опыт останется незавершенным». Я начинаю смеяться и смеюсь, как будто это самое смешное, что я говорила в жизни. Я в абсолютной эйфории – убитая в хлам, но все же в эйфории. Я пережила покушение на собственную жизнь. Какое странное, нервное ощущение. И я продолжаю смеяться, пока врач ведет меня в процедурную комнату. На подбородке у меня начинает запекаться оранжевая слюна.

Доктор Стерлинг звонит главному психиатру университетской больницы, чтобы объяснить, в каком я состоянии, объяснить, что она знает, что в Вествуд-Лодже нет свободных коек, потому что другой ее пациент не смог туда попасть. Понятия не имею, что он ей отвечает, но внезапно она начинает смеяться. «Ну, вы же знаете, это я и мои суицидальные пациенты».

Я не могу поверить, что доктор Стерлинг говорит обо мне как будто лавочница, обсуждающая партию гнилых яблок. Наверное, это профессиональный жаргон, но Господи Иисусе. Ха-ха-ха, я и мои суицидальные пациенты веселимся в Вествуд-Лодже. Наверное, даже у психиатров может быть черный юмор.

Пока она говорит по телефону, двое докторов решают, что я могу переночевать в Стиллмане, но на следующий день они отправят меня в настоящую больницу. Стиллман не годится для тех, кто пытался себя убить. А пока врач из Стиллмана договорится, чтобы из полиции прислали офицера охранять мою палату и не давать мне снова пытаться покончить с собой. Похоже, самоубийство – это противозаконное действие.

«Полицейский?!» Когда доктор Стерлинг говорит мне об этом, я теряю дар речи. К этому моменту я уже лежу на столе в маленькой и как будто знакомой мне комнате. Может, здесь меня осматривали, когда у меня случился выкидыш? «Кто я? Преступница? Я не вооружена и не опасна, ничего такого. Я просто несчастна».

– Я знаю, – говорит она. – И я верю, что если ты пообещаешь мне больше не пытаться себе навредить, то так и будет. Я верю в пакты о несовершении самоубийства. Но если ты останешься здесь, они должны будут сделать все, что посчитают нужным, чтобы защитить тебя и себя.