Национальный предрассудок. Эссе, дневники, письма, воспоминания, афоризмы английских писателей

Будь добр, ответь на все эти вопросы не откладывая. Я послал свой рассказ «Земля» (который частично переписал) в «Литературный мир», но тупоголовая скотина, которая выпускает журнал, не печатает его и не отсылает назад. Все это доводит меня до исступления. То ли я, то ли эти люди сошли с ума. Тот самый журналист, который так пренебрежительно отозвался о Толстом, слава дьяволу, умер и, хочется надеяться, попал прямиком в ад. <…> Вчера ходил гулять в большой лес под Триестом. Проклятое, несносное лето наконец-то прошло, идет дождь, в воздухе разлита прохлада, и я вспоминаю о прекрасном – я не шучу – ирландском климате. Терпеть не могу это идиотское солнце, которое превращает людей в масло. Я выбрал уединенное место и сел на скамейку под высокими деревьями. Триестский ветер привольно гулял в их кронах. Я вдохнул весь аромат земли и произнес вот какую молитву.

Таинственное Нечто, скрывающееся за всем сущим! Из любви к Господу нашему Иисусу Христу измени мою Богом проклятую постылую жизнь. Дай мне Христа ради перо, и чернил, и душевный покой, и тогда, клянусь Иисусом распятым, если я не заострю это перышко, и не обмакну его в прокисшие чернила, и не выведу на бумаге короткие фразы о народе, предавшем меня, – низвергни меня в преисподнюю. Есть множество способов предать человека. И не один галилеянин пострадал от предательства. Кто бы ты, дьявол тебя разбери, ни был, заявляю тебе во всеуслышание: будь я проклят, если позволю тебе ломать со мной комедию. Зачем требуешь ты от меня долготерпения? <…> Я вынужден признаться тебе, старина, что я был отпетый дурак. Однако, если ты даруешь мне то, о чем я тебя прошу, я обещаю, что тотчас отправлюсь в Париж, где, насколько мне известно, живет человек по имени Анатоль Франс, и скажу ему: «Учитель, скажи, отточено ли сие перо?» Аминь.

Очень может быть, что иллюзии, которые я питаю относительно своего писательского дара, развеются в вихре самых неблаговидных обстоятельств. Как бы то ни было, меня никогда не оставит ощущение, что по темпераменту я художник. Ньюмен и Ренан[508], к примеру, прекрасные писатели, но им не хватает именно темперамента. У Рембо, напротив, этот темперамент есть, хотя его вряд ли можно назвать писателем. Другое дело, что Ренан как художник должен обладать этим темпераментом, но он уравновешивается темпераментом филолога. Равно как и у Ньюмена темперамент художника уравновешивается темпераментом теолога. Я же не ученый и не святой. Грант Ричардс[509] написал мне, что восхищен моей «Камерной музыкой»[510], но добавил, что, учитывая нынешние читательские вкусы, рисковать он не может. В ответном письме я поблагодарил его <…> и написал, что у меня нет денег. Я написал Хайнеману[511], чтобы выяснить, собирается ли он издавать «Дублинцев». В среду или четверг пришлю тебе «Мать», десятый рассказ сборника, и к 1 ноября книга будет закончена. Собираюсь посвятить ее тебе, поэтому дай мне знать, что ты о ней думаешь. Кстати, ты уже столько времени мусолишь мой роман – хочется поскорее узнать твое мнение. Единственная книга из мне известных, которая похожа на мою, – это «Герой нашего времени» Лермонтова. Правда, мой роман гораздо длиннее, кроме того, герой Лермонтова аристократ, усталый человек, смелое животное. Сходство проявляется в общей задаче, в заглавии и местами в убийственном анализе. <…> Эта книга сильно подействовала на меня. Она не в пример интересней любого романа Тургенева. <…>

Последние два рассказа, которые я послал тебе, по-моему, и впрямь хороши. Возможно, Хайнеману они не подойдут. Расположение рассказов предполагается следующее: рассказы из моего детства – «Сестры», «Встреча» и еще один[512]; рассказы о юности – «Пансион», «После гонок», «Эвелин»; рассказы из зрелой жизни – «Земля», «Личины» и «Несчастный случай»; и рассказы из общественной жизни Дублина – «День плюща», «Мать» и последний рассказ сборника[513]. Когда думаешь о том, что Дублин – столица уже на протяжении двух тысячелетий, что это второй город в Британской империи, что он почти в три раза больше Венеции, то кажется странным, что ни один художник не представил его миру. <…>

* * *

Гранту Ричардсу

5 мая 1906 года, Триест, Австрия

Дорогой мистер Грант Ричардс, очень жаль, что Вы не пишете мне, почему владелец типографии, который, видимо, является барометром английского общественного мнения, отказывается печатать «Двух рыцарей» и ставит свои отметки на полях «Личин».

Неужели его шокируют золотая монетка в первом рассказе и кодекс чести, которому следуют мои рыцари во втором? Я со своей стороны не вижу ничего предосудительного ни в том, ни в другом. Свои представления о доблести он (по-видимому) черпает из рассказов Дюма-отца, а также из постановок романтических пьес, в которых действуют кавалеры и дамы, разряженные в роскошные туалеты. Боюсь, что ему придется пересмотреть свои нелепые взгляды. <…>