<…> Не знаю, как поступить со своим романом «Любовник леди Чаттерли». Про такие книги принято говорить, что они непристойны. В действительности же в них нет ровным счетом ничего непристойного. Я ведь всегда добиваюсь одного: изобразить сексуальные отношения важными, драгоценными, а не постыдными. И в этом романе я пошел далеко, очень далеко. Для меня эта книга красива, нежна и трогательна – как всякое обнаженное существо. Мне даже боязно отдавать рукопись на машинку – настолько она беззащитна: вдруг машинистка станет править текст? Как бы то ни было, Секер хочет, чтобы рукопись была отправлена ему незамедлительно. А Бамби пишет, что Кнопф[541]
Дорогой Мейсон,
как Вы? Как все Ваши? Давно не переписывались. Мучился бронхами, будь они неладны! Теперь мне гораздо лучше. <…>
«Любовник» с точки зрения борцов с непристойностью так «гадок», что ни один издатель не решится даже хранить рукопись у себя в редакции. На мой же взгляд, этот роман не более чем утверждение очевидной истины и здоровая реакция на все то разложение и подлую извращенность, которыми кишат сегодняшние книги. Свой роман я считаю чистым – в самом прямом смысле этого слова; чистым и добронравным. Но святоши не преминут стереть меня с лица земли. <…>
Пока еще ничего не предпринимал. Сейчас книгу переписываю в третий раз и нахожусь на середине. Но к концу лета хочу закончить и отослать – если вообще ее не брошу <…>
Дорогой Макдональд,
интересно, не надоели ли Вам я и мои книги (и вообще книги!)? Если надоели, беспокоить не стану. Возможно, Мейсон говорил Вам, что я собираюсь за свой счет напечатать во Флоренции новый роман «Джон Томас и леди Джейн»; это название мне нравится больше, чем «Любовник леди Чаттерли» – так роман назывался раньше. Сегодня рискнул отнести рукопись в маленькую здешнюю типографию. В Диаблерете (мы только что вернулись оттуда, это городок в горах, куда мы ездили подлечить мою злосчастную грудную клетку) я изо всех сил старался изъять из рукописи не слишком приличные места – но далеко не продвинулся. Пунцовый цвет непристойностей слепил мне глаза, а потому сокращал я все, что попадалось под руку: трогательное отношение героя к своему пенису и все прочее в том же духе. Сократил и отослал два экземпляра рукописи, один – Алфу Кнопфу, другой – Секеру[546]
. Они могут, если захотят, сыграть со мной злую шутку и от романа в последний момент отказаться, но, если все же захотят его опубликовать, я готов идти на дальнейшие сокращения. Но только в том случае, если мне удастся здесь, во Флоренции, выпустить своеРазумеется, книга
Дорогой Поллинджер,
получил письмо от Секера, пишет, что не может опубликовать «Джона Томаса» большим тиражом. Бедняжка Мартин, попал к черту в лапы! А впрочем, мне наплевать – если б не права. Это важно. Когда прочтете сами, не дадите рукопись Кейпу?[547]
Поступайте как сочтете нужным. Возможно, Секер прав: для наших застегнутых на все пуговицы романов обнаженной натуры у меня многовато. Но, каковы бы ни были Ваши действия, главное – чтобы рукопись не попала в лапы издателей, охочих до клубнички. Чем меньше людей прочтет рукопись, тем лучше.