Национальный предрассудок. Эссе, дневники, письма, воспоминания, афоризмы английских писателей

я только что с большим опозданием, но с огромным удовольствием и пользой прочел Ваше прекрасное предисловие к «Цветам зла». Не стану утомлять Вас выражением своего глубочайшего восхищения. Не могу, однако, не сделать некоторых замечаний в связи с тем, что Вы говорите об Эдгаре Аллане По, в надежде, что эти замечания Вы сочтете небезынтересными.

Вы пишете, что только в Америке и в Англии репутация По как поэта вызывает некоторые сомнения. И это верно. Но позвольте мне отметить, что если французы ставят По выше всех тех, кто говорит на его языке, то происходит это по той же причине, по какой англичане (как Вы написали в Вашем предисловии) не ценят Лафонтена и Расина. Для иностранцев все нюансы – как вульгарные, так и возвышенные – остаются неразличимыми. Вот почему По пользуется репутацией истинно великого поэта лишь у иностранцев, отличающихся глухотой и слепотой, что пошло репутации По на пользу. Для нас же, у кого знакомство с его языком, я бы сказал, бессознательное, а не только сознательное, почти во всех его стихах – безупречны, возможно, лишь «К Елене» и «Город на море», – ощущается некоторая вульгарность. Вульгарность эта едва заметная, но оттого не менее отталкивающая; вульгарность в выборе слов, в словесной гармонии и особенно в ритме, отдающем для многих из нас каденциями популярного вальса или польки.

Переводя «Ворона», Малларме преобразил это стихотворение примерно так же, как Бетховен вальс Диабелли[645]. Ритм оригинала, его пошловатая гармония (как ни странно, По, истинный аристократ, часто выражал тему Моцарта или Шопена мелодией уличной шарманки) в переводе преобразились. И знаменитое мертворожденное английское стихотворение стало французским шедевром. Другие стихотворения По под стать «Ворону» – это мертворожденные шедевры, которые становятся безупречными благодаря таланту переводчика. В оригинале же эта почти неразличимая завеса словесной и ритмической вульгарности окутывает их и, с точки зрения носителей английского языка, обезображивает. <…>

* * *

Джулиану Хаксли

Иль-Каннетто, Форте-деи-Марми (Лукка)

13 июля 1929

<…> Лоуренс пробыл у нас несколько дней и уехал снова. Знал бы ты, как мы воевали с ним из-за его здоровья – всё впустую. Когда он был в Париже, еще до Майорки, мы с большим трудом уговорили его пойти к врачу – причем одному, без Фриды. Врач же обмолвился Марии, что, судя по тому, как он дышит, одного легкого у него практически уже нет, а второе задето, и вряд ли чем-то еще можно будет ему помочь. Потом Фрида – она была в Лондоне – вернулась, и Л. почувствовал себя увереннее. Наотрез отказался обратиться к своему врачу, заявил, что о лечении и думать не желает. И отправился с Фридой (на которую ужасно жаловался, пока жил у нас без нее) на Майорку. Так что дела обстоят хуже некуда. Он не желает знать, как тяжело болен: именно поэтому, думаю, и отказывается обращаться к врачам и ложиться в больницу. В Париже он обратился к врачу только потому, что чувствовал себя хуже, чем обычно, и внезапно умереть боялся еще больше, чем услышать, чем ему грозит болезнь. Свой страх он скрывает разными способами – как правило, самыми нелепыми. Измученный, в глубине души изверившийся, он переезжает из города в город, воображая, что ему станет лучше. Однако, переехав, начинает жалеть, что покинул насиженное место, и называет его раем. Между тем болезнь зашла так далеко, что, где бы он сейчас ни находился, лучше ему не станет. Сейчас ему гораздо хуже, чем в Диаблерете[646]: он больше кашляет, тяжело дышит, вял. Грустно наблюдать за тем, как он подолгу сидит на одном месте и ничего не делает. За последние три месяца он не написал ни строчки, ни разу не взял в руки кисть. Полный упадок сил. Говорит он по-прежнему много и, когда ему на час-другой становится немного лучше, оживляется, шутит. Но это, увы, лишь видимость улучшения: по-моему, сейчас ему даже хуже, чем было в Париже в марте (когда, ко всему прочему, он еще и грипповал). Доктор сказал Марии, что в таком состоянии он еще какое-то время протянет – лишь бы не простудился; простуда перейдет в бронхит, бронхит – в пневмонию, и он попросту задохнется. Сейчас он уехал (или собирается уехать) в Германию; еще несколько дней назад он был во Флоренции – в такую-то погоду! Мы отчаялись призывать к его здравому смыслу. Он не желает нас слушать, он никого не слушает, разве что Фриду. Но Фрида еще хуже, чем он. Мы внушаем ей, что она дура и преступница, но для нее наши слова пустой звук. Поэтому надеяться не на что. Остается только надеть на него наручники и насильно отвезти в санаторий. <…>

* * *

Миссис Флоре Струсс

3, рю дю Бак, Сюрен (Сена)

24 ноября 1929

Дорогая Старки,