Научная фантастика - особый род искусства

Да, науку "нельзя приземлять с помощью экономических выкладок" (с.93), да, "рентабельность науки - это не то же самое, что рентабельность, скажем, мыловаренного завода" (с.93). Но, когда герои Сытина, изобретая нечто вроде нового способа мыловарения, стараются разжалобить читателя: "...убить мечту словом "нерентабельность"!" (с.92), хочется узнать, почему они так упорно отказываются подсчитать, во сколько обошлась бы их мечта? Или все дело в том, что повесть была адресована подросткам, - для детей, мол, сойдет?

6

Установки "ближних" фантастов вели к ликвидации фантастики как таковой. Теоретики вроде С.Иванова поучали писателей, чтобы те изображали не какие-то дали, а непременно ближайший завтрашний день - "именно завтрашний, отделенный от наших дней одним-двумя десятками лет, а может быть, даже просто годами".[249] Этот регламент взят был из "исторических" указаний "о полезащитных лесных полосах, рассчитанных на пятнадцатилетний срок...".[250] Приземлению, которое научно-фантастический роман начал испытывать со второй половины 30-х годов, дано было, наконец, авторитетное обоснование...

Отклонение от этих сроков квалифицировалось как отход к буржуазной фантастике. Писатель Л.Успенский объявлен был "поклонником западноевропейской фантастики" (!) за то, что "яростно (!) доказывал необходимость писать о том, что будет через сто и даже двести лет".[251] Даже такие темы, как освоение космоса, служили предлогом для обвинения в космополитизме. "Некоторые авторы, - писали в "Комсомольской правде" Г.Ершов и В.Тельпугов, - страдают космополитизмом, увлекаются проблемами, далекими от насущных вопросов современной жизни, витают в межпланетных пространствах...".[252]

Естественно, при такой "теории" невозможно было разумное решение существенного (но вовсе не кардинального для научной фантастики) вопроса, насколько распространяется на художественный метод фантаста предостережение марксизма о невозможности научно предвидеть конкретный облик будущего. Вопрос этот в общем уже решен современным советским научно-фантастическим романом, исходя из того, что, как говорил Ленин, "осуществленная мечта - социализм - открывает новые грандиозные перспективы самых смелых мечтаний".[253] Самых смелых!

Критерий временных, пространственных или любых других пределов научно-художественного воображения достаточно широк. Он обусловлен, в частности, видом фантазии. Писатель может останавливаться на почти реалистическом изображении тенденций сегодняшнего дня, но тогда он не должен создавать видимость, будто это и есть предел мечты, и он может улететь в сказочную даль, но тогда читатель должен понимать, что перед ним мечта-сказка.

Правда, творчески мыслящий художник может найти некоторые существенные черты коммунистического будущего в нашей социалистической действительности. В отдаленности и детализации фантазии его лимитирует в основном собственный талант, личная способность обобщить представления современников о своем завтра.

Желание общества увидеть облик своего завтрашнего дня неодинаково в разные периоды, но всегда соразмерно потребности развития - она и задает тон мечте. И когда народ хочет заглянуть в свое будущее не только через 10-15 лет, из каких соображений, кроме догматической нетерпимости, можно противопоставлять фантастику дальнюю - ближней?

Что касается ближайшего будущего, то практика показала, что здесь не требуется сюжетной художественной фантастики. С задачей ближайшего прогнозирования едва ли не лучше справляется научно-художественный очерк. Неплохие образцы этого жанра дали В.Захарченко в "Путешествии в завтра" (1952), Б.Ляпунов в книге "Мечте навстречу" (1957), М.Васильев и С.Гущев в "Репортаже из XXI века" (1957), Г.Добров и А.Голян-Никольский в "Веке великих надежд" (1964), И.Лада и О.Писаржевский в "Контурах грядущего" (1965). Такая фантастика может быть художественной по форме, а по методу относится к конкретной прогностике, недавно оформившейся в научную дисциплину.

В художественной же литературе принцип "на грани возможного" привел к довольно скучноватому описательству открытий и изобретений, которые с большой натяжкой можно было назвать фантастическими. И, даже когда на книгу бывал спрос, "почти всегда, по отзывам библиотечных работников, читательское мнение формулировалось так: - Книжка интересная. Только почему она называется научно-фантастической?".[254]