Научная объективность и ее контексты

Этот комплекс причин нашел свое синтетическое воплощение и стремление к систематическому выражению в философии науки Поппера и особенно в доктрине правдоподобности, которую он вооружил техническим и формальным аппаратом. Интенцией Поппера было снабдить теорию правдоподобности чем-то вроде аналогии определению истинности Тарского, и его теорию можно рассматривать как опирающуюся на три основополагающие доктрины. Первая – реабилитация теории истинности как соответствия; вторая – теория автономного существования (subsistence) «третьего мира» концептуальных сущих, независимых от мира эмпирической реальности и ментальных состояний (этот момент, однако, лишь слабо связан с понятием правдоподобности); а третья – техническое определение правдоподобности (либо в чисто логических, либо в логико-вероятностных терминах) плюс метрика для предполагаемого приближения к истине.

Все эти моменты были предметом все более разрушительной критики, начавшейся с формальных и технических ошибок, обнаруженных в определении самой правдоподобности, продолженной нахождением слабых мест и непоследовательностей в доктрине третьего мира и завершившихся атаками на теорию истинности как соответствия. В цели этой книги не входит ни критика, ни защита чьих бы то ни было доктрин. Поэтому мы не будем ни критиковать далее предприятие, которое считаем (хотя и не вполне удачной) попыткой сформулировать недогматическое, но все же привлекательное, строгое и конструктивное понятие науки; не будем мы и пересказывать критику других. На что мы хотим обратить внимание – это на базовую предпосылку, общую как для попперовской, так и для других доктрин «приближения к истине», которую мы считаем несостоятельной. Критика этой предпосылки неявно объяснит неудачи Поппера (и не только его) и в то же время даст нам некоторые указания на более подходящий путь удовлетворения законных интеллектуальных требований, лежащих в основе доктрины «приближения».

Предпосылка, которую мы имеем в виду, – это «субстантивная концепция истины», или концепция истины как существительного, о которой мы говорили в разд. 4.4.1, различая ее от «адъективной концепции», или концепции истинности как прилагательного. В этом обсуждении мы показали, что адъективная концепция больше подходит для рассмотрения истинности в контексте науки, не претендуя на то, что субстантивная концепция ошибочна или вводит в заблуждение в других контекстах. Теперь же мы посмотрим, какие у субстантивной точки зрения есть черты, способные побудить людей спонтанно принять ее.

Субстантивное использование повелительно побуждает нас рассматривать истину как субстанцию в классическом смысле, т. е. как нечто существующее само по себе. Более того, если мы говорим об использовании «истин» во множественном числе, то мы должны даже сказать, что истина предстает как область, составленная из нескольких отдельных сущих, так что, например, когда мы говорим об «истинах, открытых Ньютоном», мы можем фактически составить их конечный список и перечислить их одну за другой. Комбинированный эффект этих двух фактов (субстанциализации и плюрализации истины) почти неудержимо ведет к пониманию истины как более или менее собирательного единичного имени существительного, т. е. как референта единичного имени, обозначающего множество индивидуальных сущих, но которое в отдельных случаях может использоваться и для обозначения элементов этого множества.

Примером такого рода имени служит существительное «человек». Когда мы говорим, что человек создал науку и искусства, что человека надо освободить от тревоги и бедности и т. д., мы используем слово «человек» в смысле «человечество» (т. е. как собирательное имя). Но мы можем столь же легко использовать этот термин для обозначения отдельных индивидов из этого множества и сказать «я встретил на улице человека» или «в этой машине было три человека». Наконец, возможен и аморфный (неопределенный) статус, как когда мы говорим о достоинстве человека, о положении человека во вселенной, важности жизни человека и т. д., когда «человек» понимается и не как «человечество», и не как один отдельный человек, а скорее как универсальная сущность, которую мы не считаем чисто концептуальной (поскольку было бы бессмысленным приписывать достоинство, положение во вселенной, жизнь и т. п. понятию) и за которой мы можем быть склонны признать “суббытийное” существование (“subsistent” existence) в соответствии с нашими онтологическими наклонностями.

Очень похож на это вопрос об «истинности», и субстантивное употребление этого понятия может побудить нас понимать истину либо как некоторого рода область, состоящую из неопределенно большого числа отдельных истин (как человечество, состоящее из отдельных личностей), либо как некоторого рода универсальную сущность, отличную от любой конкретной истины, хотя и участвующую в них всех (как всякая личность участвует в универсальной сущности человека).