Научная объективность и ее контексты

Из этой картины с легкостью следует, что в силу того факта, что наши исследования в лучшем случае могут собрать только конечное число отдельных истин, мы всегда останемся на некотором «расстоянии» от Истины (“the truth”), понимать ли ее как сумму отдельных истин или как универсальную сущность, которую нельзя исчерпать знанием конечного числа ее частных случаев. С другой стороны, поскольку прогресс человеческих исследований позволяет нам овладевать все возрастающим числом отдельных истин, мы можем утверждать, что мы находимся в процессе неограниченного «приближения к истине», и этот путь можно рассматривать либо как «бесконечную задачу» (если мы склоняемся к «коллективному» понятию истины как неограниченно большой области индивидуальных истин), либо как «регулятивный идеал» (если мы склоняемся к понятию истины как «универсальной сущности», глубину которой мы никогда не перестанем нащупывать).

Некоторые попперианцы могут порадоваться, увидев в очерченной выше концепции достаточно верное и сочувственное изображение попперовской теории правдоподобия, включая также теорию «третьего мира», понятие приближения к истине в форме приближения к полному содержанию области Т всех истинных предложений некоторой теории («коллективная» концепция истинности) и в форме «регулятивной идеи» для науки («эссенциалистская» концепция истинности). Этого невозможно отрицать[399], но было бы слишком приписывать Попперу доктрину, гораздо более древнюю, чем его философия, которую отстаивали многие знаменитые философы до его времени. На самом деле мы можем сказать, что эта доктрина составляет сердцевину платонизма. Если хотеть в чем-то упрекнуть Поппера, можно было бы иронически заметить, что, атакуя эссенциализм бо́льшую часть своей жизни и представляя Платона как «нечистую совесть» западной цивилизации, он кончил защитой онтологии, представляющей собой хорошую модель платоновского эссенциализма[400].

Интересным усилением этой позиции (и свидетельством того, насколько широко она распространена) является встречающаяся в различных областях забота о том, чтобы искать «истинное» нечто за тем, что считается «неистинным». Как мы уже отмечали в разд. 4.4.1, нам иногда говорят, что «истинное» христианство – это не то христианство, в которое мы верили до сих пор; нам говорят, что «истинный» Маркс – это не Маркс марксистов; нас приглашают искать «истинную» демократию, «истинную» свободу, «истинного» человека и т. д. Для всех этих позиций типично постулирование несоответствия между очевидным и скрытым, с добавочным молчаливым предположением, что аутентичное, парадигма, модель – это то, что скрыто и должно быть выявлено во всей его чистоте исследовательским усилием, которое молчаливо предполагается бесконечным (здесь мы снова встречаемся с понятием регулятивного идеала).

Это соображение показывает также, почему некоторая часть адъективного употребления «истины» является простым продолжением субстантивного употребления. На самом деле, когда мы используем слово «истинный» не как характеристику предложения, а как характеристику какого-то другого сущего (как в выражениях «истинная дружба», «истинная любовь», «истинное христианство» и т. д.), мы неявно, а иногда и явно намекаем на предполагаемую аутентичную сущность, или подлинную парадигму, с которой фактическая ситуация должна быть сопоставлена и соответственно исправлена. А теперь мы постараемся объяснить, почему эта субстантивная концепция истины незащитима.

Причину этого можно кратко выразить, сказав, что эта концепция снова представляет собой некоторую форму эпистемологического дуализма, в той мере, в какой она постулирует (не представляя ни свидетельств, ни аргументов) третий онтологический уровень между мыслью и реальностью. Простое присвоение этому промежуточному уровню торжественного наименования «истины» не меняет сути ситуации и не придает ей большего правдоподобия. Подразумеваемая этой позицией форма эпистемологического дуализма касается «семантического логоса», поскольку мы можем объяснить ее как смешение интенсионала с референцией понятий (вместо того, чтобы говорить, что мы знаем некоторый объект через некоторый интенсионал, дуалисты говорят, что мы знаем этот интенсионал). И нам теперь надо только повторить это же замечание для случая «апофантического логоса». Вместо того чтобы сказать, что мы знаем реальность и выражаем это знание апофантически, через предложения, дуалисты говорят, что они знают истину.