Навсегда

Так было, так есть и так будет всегда:
Нас женщина вводит в стихи, в города…

Помедлила. Тихо спросила — Начнем?..

Но только не спрашивайте ни о чем!..

И если мы с вами за Ригу взялись,—

Пойдемте сначала на улицу Пилс.

И я подчинился, пошел за ней вслед,

Ступая на плиты неведомых лет.

И прежде чем нам в переулок войти,

Она выбирала подходы, пути.

Где улица уже, где зданьям тесней,

Казалось, меняется почерк теней.

Где в небо острее вонзается шпиль —

Загадочней ржавчина, внятнее пыль.

И медное двери старинной кольцо

Порою значительней, чем лицо.

Входила под своды, и сквозь полумрак

Века подавали какой-то свой знак

Ей лично, и воздух казался сырей.

В едва уловимом движенье ноздрей

Загадка ее нетерпенья проста:

И жадною может быть доброта.

Ей в лестнице каждый был нужен уступ.

Хоть каменный дворик был красками скуп.

На стену взглянув, обмирала она…

А мне-то казалось, стена как стена…

Конечно, я не был совсем бестолков,

Хоть смутно, но видел я шрамы веков,

Но слышать (ей запахи были слышны)

Сырое поветрие тишины…

Хоть горько признаться, — но я не умел.

…У ней же и камень свой голос имел.

…О, камни! Хоть камни истории вы,

Ничто вы без женщины этой. Мертвы.

II

Отзывчивее то, что с виду строго
Пред музыкою, как перед венцом.
И женщина, не верящая в бога,
И вовсе не с молитвенным лицом,

Не торопясь, в воскресный день июня

В полдневный час вошла со мной, в собор.
Ведь день вели мы молча разговор.
Всю Ригу исходили накануне
И поняли, что наша близость в том,
Что в самом незаметном и простом

Одновременно, для других незримо,

Нас поражал один и тот же ток,
Где все равно, от Риги и до Рима,
Была бы музыка — всему исток.

«Твою игру я слушаю…»

Твою игру я слушаю,
В твое лицо гляжу —
Беспечною, воздушною
Тебя не нахожу.

Кто легким быть обяжется,

Окажется ничем.
Гордись такою тяжестью:
Она дана не всем.

«Когда уже ничто не растревожит…»

«Разве вы работаете?..

Вы же только слушаете музыку…»

Слова одного знакомого

Когда уже ничто не растревожит,
Остынет память. Угли не раздуть.
Дать искру только музыка и может.
Былое только музыке вернуть.

Ни дерзости у зренья, ни размаха.

И многое затмилось навсегда.
Но вспышка Моцарта, подсказка Баха —
И оживают лица и года.

И вновь передо мною ваши лица,

И голоса звучат наперебой,
Друзья литинститутцы и ифлийцы,
И сверстницы, что вышли в первый бой.

О сверстницы! богини поколенья!

Вам, жизнь отдавшим, имя — легион.
Но там, где музыка, — там нет забвенья.
Звучит бессмертье — музыка времен.

«Аве Мария» Баха льется в душу…

И ничего не делал. Я молчал.
Я ничего не делал. Только слушал.
И музыке, как смог, так отвечал.

МУЗЫКА