кусочках бумаги и проглотить, сделав частью себя. Может, тогда я осмелюсь в них
поверить.
Из-за того, что я долго ничего не говорю, мы погружаемся в молчание. Я внутренне
расслабляюсь, и слезы высыхают на моих щеках.
— Тебя уволили? — мягко спрашивает Сьюзен.
— Нет. Но, наверное, попросят взять отпуск.
Она, кажется, рада это слышать, как будто сказанное мной соответствует ее
замыслам.
— Тогда погости у меня в Ньюпорте.
— Что?
— Тебя нужно вытащить из этого дома. Из Лос-Анджелеса. Тебе нужно сменить
обстановку на пару-тройку недель.
— Оу…
— Я уже несколько дней подумываю над этим, и сегодняшнее происшествие —
знак того, что я права. Тебе нужно спокойно посидеть и пожалеть себя, избавиться от
обуревающих тебя чувств, чтобы потом начать жить заново. Я могу помочь тебе. Позволь
мне помочь тебе.
Я пытаюсь придумать разумную причину для отказа, но… таковой не нахожу.
МАЙ
— Раньше я любил ездить домой, а сейчас — не очень, — признался мне Бен.
Мы шли по набережной Венис-Бич. Мне захотелось прогуляться по песку, а Бену
всегда нравилось разглядывать отдыхающих в Венеции23 людей. Я предпочитала тихие и
романтические пляжи Малибу, Бен же обожал глазеть на всяких чудиков,
расположившихся на тротуарах.
— Почему? — удивилась я. — Ты вроде говорил, что после ремонта у мамы дома
очень хорошо.
— Так и есть. Но он слишком большой. Слишком пустой. Слишком…
— Какой?
— Не знаю. Я словно нахожусь в постоянном напряжении, боясь что-нибудь в нем
раскокать. Когда папа был жив, дом был попроще. Папа никогда особо не заботился о
всяких украшательствах и ненавидел тратить деньги на такую фигню, как хрустальные
вазы.
23 Венеция (Venice) — район на западе Лос-Анджелеса, получивший свое название по имени жилого
квартала с системой каналов, построенных в начале 20-го века. Венеция — популярная
достопримечательность и место отдыха, известная во многом по набережной Венис-Бич (Venice Beach).
115
— У твоей мамы много хрустальных ваз?
— При жизни отца ни одной не было, поэтому она, наверное, так разошлась.
— Ясно. Сейчас она делает всё, что ей хотелось, но не получалось делать, когда он
был жив.
— Угу. Хотя скорее так: она покупает всё, что ей хотелось. Потому что не делает
она ничего.
— Ну… покупать — это уже что-то делать. Может, это ей помогает. А еще… — Я
заколебалась, не зная, стоит ли это говорить, а потом всё же решилась: — Может, она так
себя ведет по той же причине, почему и ты себя так ведешь? Не рассказываешь ей о нас.
Бен взглянул на меня.
— Я не делаю этого, потому что… — Он умолк, не найдя слов, чтобы закончить
начатое. — Может быть, — признал он. — Я обязательно расскажу ей о нас. Похоже,
подходящий момент никогда не наступит, и получается, что сейчас я ей откровенно лгу.
Раньше между нами не было определенности, но теперь я переехал к тебе и мы живем
вместе. — Он расстроенно вздохнул, совсем пав духом: — Я давно уже лгу ей.
Может, я должна была тут же заставить его позвонить маме. Может, должна была
поддакнуть, что он лжет. Но я не хотела, чтобы он расстраивался. Чтобы он страдал от
разочарования в себе.
— Ты не лжешь, — сказала я. — Ты медлишь. Но теперь ты осознал, что на самом
деле должен ей о нас рассказать, и скоро сделаешь это, — продолжила я, как ни в чем ни
бывало.
— Да. Нет. Ты абсолютно права, — задумчиво кивнул Бен. — Я слишком долго
медлил, хотя в этом не было нужды. Мама будет счастлива за меня. И полюбит тебя. —
Бен посмотрел на меня с нескрываемым обожанием. Он и правда не представлял себе,
чтобы я могла кому-то не понравиться или чтобы я могла оставить кого-то равнодушным.
Он глянул в сторону и тут же поспешно отвел взгляд.
— Ты это видишь? — спросил он, едва разжимая губы. — Видишь то, что я вижу?
— Старикашку в желтых стрингах, катающегося на скейтборде с собакой? — тихо
уточнила я.
— Точно тебе говорю: в Малибу такого не увидишь! — Бен обнял меня одной
рукой за плечи.
Я засмеялась, и мы пошли дальше. Бен, как обычно, глазел на прохожих, а я
погрузилась в свои мысли. Я почему-то распереживалась, понимая, что наконец-то
познакомлюсь с его мамой, и начала представлять себе, как произойдет наша встреча.
Мы встретимся на торжественном ужине. Я прилично оденусь и отправлюсь в
приличный ресторан. Наверное, возьму с собой кофту, но забуду ее в машине. Буду весь
ужин мерзнуть, но никому об этом не скажу. Захочу пойти в уборную, но так
разнервничаюсь, что не смогу, не смущаясь, встать из-за стола. Я буду улыбаться так
старательно, фальшиво и во весь рот, что у меня заболят щеки. Бен будет сидеть за
круглым столом между нами, а мы с его мамой — лицом к лицу.
Воображая себе эту картинку я, в конце концов, поняла, что меня так тревожит. Я
просто-напросто боюсь, что пока буду сидеть напротив мамы Бена с идеально прямой
спиной, беспокоясь о том, не застряло ли у меня что в зубах, она будет думать лишь об