И мы помчались в тесный распадок, куда убегала лента шоссе. Еще через восемнадцать километров — поселок Горный. Может быть, в нем и не было бы ничего удивительного, находись он где-нибудь в Причерноморье. Но здесь, посреди тайги, где привычнее видеть избушки-зимовья, этот уютный поселочек с ровным асфальтом улиц, с рядами двухэтажных каменных домов, спрятавшихся в зелени насаждений, производил ошеломляющее впечатление. Но тайга не давала забыть о себе; видная отовсюду, она висела над поселком на крутых горных склонах, подступивших к самым окраинам.
— Все, — сказал шофер. — Дальше и на вездеходе не проедешь. Дороги кончились. Разве что до карьера.
— Хоть до карьера.
Мы поехали по извилистой дороге, сторонясь тяжелых самосвалов, выскочили на площадку на вершине горы. Позади был провал с белым поселком в глубине ущелья. Впереди тоже был провал. Там урчали экскаваторы, ссыпали в кузова самосвалов рыжевато-беловатый камень.
— Самое дешевое олово в стране, — сказал шофер с уверенностью экскурсовода. Видно, нередко приходилось ему катать приезжих. — Месторождение уникальное, содержание металла в руде очень высокое. Много в ней и сопутствующих металлов — меди, цинка, свинца… Так что не зря нанайцы назвали это место «сумкой сокровищ»…
И тут только дошел до меня смысл этого названия — Холдоми.
— Выходит, нанайцы знали цену рудам?
Шофер пожал плечами.
Впоследствии я узнал, что этот вопрос и этот жест до нас повторялся множество раз. Кое-кто предполагал, что в бронзовом веке здесь добывали медь и олово. Но возможно и совпадение. В эти отдаленные ущелья нанайцы ходили на охоту и всякий раз возвращались не с пустыми руками…
Неподалеку от нас, спадая ступенями по склону и этим словно бы дополняя впечатление крутизны и высоты, белели корпуса горного комбината. Самосвалы, рыча от натуги, взбирались на гору и там, у верхней ступеньки, опрокидывали кузова, высыпали руду в ненасытный зев бункера. Тотчас из глубины доносилось жадное хрумканье, и мне казалось, что гора зябко вздрагивала от этого звука, словно знала, что эти челюсти не насытятся, пока не сжуют всю гору без остатка.
Ветер шумел на высоте, шевелил угрюмые лиственницы, доносил от поселка совсем не таежный запах, напоминавший мне аромат свежеиспеченного хлеба.
— Гроза собирается, пора ехать, — сказал шофер, показав на черную тучу, обложившую дальние горы.
И снова стлалось под колеса гладкое шоссе. Молнии поминутно рвали тучу. Мы торопились, стараясь обогнать грозу, но она была проворнее и, похоже, нагоняла нас. И все же среди окраинных домов Комсомольска я попросил остановиться. В том месте машина пересекла железнодорожный переезд, подкинув нас на выступающих рельсах.
— Рельсы ведут к мосту? — спросил я шофера.
— К мосту.
— Так ведь это же БАМ?
— Ну, БАМ, — спокойно ответил он.
Я выскочил из машины, побежал к рельсам, погладил холодную блестящую сталь. Вот он, БАМ, не книжный, не телевизионный, а такой, который можно потрогать. Вот где удалось, наконец, свидеться! Всю мою дальнюю дорогу по Амуру он незримо шел рядом, напоминал о себе радиоголосами, шорохом свежих газет.
Здравствуй, БАМ! Теперь, после всего увиденного в этих местах, я куда больше верю газетным заголовкам, называющим тебя Магистралью в будущее…
Я стоял на рельсах и не замечал приближавшейся грозы. Рельсы убегали на запад, в трехтысячекилометровую таежную даль. Рельсы убегали на восток, к одной из лучших в мире гаваней, как называли ее первооткрыватели, — к Советской гавани, к самому великому Тихому океану…
Весь этот день над Комсомольском, над притихшим Амуром взахлеб рыдала гроза и камень-монумент на набережной казался в свете молний окаменевшим сфинксом. Я долго стоял под большим козырьком над входом в кафе Дома молодежи и смотрел на Амур, вновь и вновь перебирая в памяти разноцветные камушки впечатлений. Мне пора было уезжать из этого города, и мне не хотелось уезжать.
Вечером из потемневшей дали возник белый теплоход. Когда он приблизился, я прочел на его борту надпись: «Г. Невельской». И решил больше не откладывать отъезд. Дорога была еще не пройдена. Дорога звала.
«НЕИСТОВЫЙ КАПИТАН»
Я долго стоял в одиночестве на мокрой палубе, смотрел, как растворяются в серой дали контуры легендарного города. Еще немного — и будто и не было этого оазиса цивилизации, справа и слева потянулись нехоженые берега с низкими сопками в отдалении. Серо и печально стало вокруг. Лишь изредка в толкучке туч образовывался просвет, и тогда, как в луче прожектора, вспыхивали вдали уже начинавшие желтеть леса. И думалось мне о том, что наедине с дикой природой не очень-то уютно современному человеку.
Нам хорошо наедине с природой, когда в рюкзаках концентраты, приготовленные на заводах, когда добротна палатка, непромокаем плащ, а мази надежно предохраняют от насекомых. Нам хорошо лишь в том случае, когда мы в своих путешествиях опираемся на центры цивилизации.