Назови меня своим именем

– Происходило? – с удивлением пробормотал я. – Ничего… – я еще немного поразмыслил. – Ничего, – повторил я, будто то, о чем я лишь сейчас начинал догадываться, было столь эфемерно, что мое многократное «ничего» могло его развеять, заполнив невыносимую тишину. – Ничего.

– Ясно, – произнес он наконец. – Ты все понял неправильно, мой друг. – В его голосе звучал снисходительный укор. Затем он продолжил: – Если тебе от этого полегчает, мне приходится держать себя в руках. Пора и тебе научиться.

– Я хорошо умею изображать безразличие.

– Ну, это мы уже давно поняли, – парировал он.

Я был повержен. Все это время, намеренно не замечая его в саду, на балконе и на пляже, я думал, что задеваю его, однако он видел меня насквозь и распознавал в моем поведении жалкие банальные уловки, коими они и являлись.

Его признание, которое, казалось, открыло между нами шлюзы, теперь затопило все мои едва зародившиеся надежды. Куда нам двигаться дальше? Что тут добавишь? И что случится, если мы вновь перестанем разговаривать, но больше не будем уверены, что холод между нами притворен?

Мы еще некоторое время говорили, а потом наша беседа почти сошла на нет. Теперь, когда все карты были раскрыты, нам оставалась лишь пустая болтовня.

– Значит, Моне приходил сюда писать…

– У нас есть книга с замечательными репродукциями этого места – я тебе покажу, когда придем домой.

– Да, покажи обязательно.

Теперь он играл роль благосклонного подмастерья. Мне это не нравилось.

Мы оба лежали приподнявшись на одной руке и смотрели вдаль.

– Ты самый счастливый парень во вселенной, – сказал он.

– Ты не представляешь насколько.

Я позволил ему обдумать мое заявление. Потом – видимо, просто чтобы заполнить гнетущую тишину – я выпалил:

– Но не все так хорошо.

– Ты о чем? О семье?

– И о ней тоже.

– Ну да: живешь здесь все лето, читаешь себе книги, каждый вечер за ужином развлекаешься «каторгой», для которой у твоего отца всегда припасена новая жертва… – Он снова дразнил меня.

Я ухмыльнулся. Нет, снова не то.

Он помолчал.

– Значит, ты о нас.

Я не ответил.

– Что ж, давай посмотрим… – И, прежде чем я успел собраться с мыслями, он подсел ко мне.

Мы слишком близко, думал я, никогда я не был к нему так близко, только во сне или когда он сложил ладони у моего лица, прикуривая мне сигарету. Придвинься он чуть ближе – и услышал бы биение моего сердца. Я читал о подобном в романах, но не верил, что такое бывает по-настоящему. Он смотрел мне прямо в лицо, будто оно ему нравилось и он хотел изучить его, задержать на нем взгляд; затем прикоснулся пальцем к моей нижней губе и провел им влево и вправо, вправо и влево, снова и снова, пока я лежал, наблюдая, как он улыбается; его улыбка пугала меня, пугала скрытой в ней возможностью, что сейчас случится что угодно и пути назад не будет, что так он спрашивает разрешения – и вот он, мой шанс сказать «нет» или что-нибудь еще, чтобы выиграть время и обдумать происходящее…

Но времени уже не было, потому что Оливер поднес свои губы к моим и подарил мне теплый, примирительный поцелуй, шептавший: «Встретимся на полпути, но я не сделаю ни шага дальше», – который длился до тех пор, пока он наконец не ощутил мой жадный ответ. Я жалел, что не могу управлять поцелуем так же, как это делал Оливер. Но страсть позволяет многое скрыть, и в тот миг, на откосе Моне, я не только хотел спрятать в этом поцелуе всю правду о себе, но и, растворившись в нем, мечтал его позабыть.

– Так лучше? – спросил наконец Оливер.

Я ничего не ответил, лишь приблизил свое лицо к его лицу и снова поцеловал, почти грубо, но не из-за избытка страсти и даже не потому, что его поцелую не хватило пылкости, а просто потому, что не был уверен – убедил ли он меня хоть в чем-нибудь. Я даже не был уверен, что он понравился мне так сильно, как я ожидал, – и просто обязан был испытать его еще раз – испытать само испытание. Мои мысли блуждали где-то среди самых неожиданных, бытовых вещей. «Сколько отрицания!» – заключил бы второсортный последователь Фрейда.

Я заглушил свои сомнения еще более неистовым поцелуем. Я не желал страсти, не желал удовольствия. Возможно, даже не желал никаких доводов. Я не желал слов, пустых разговоров, серьезных разговоров, разговоров на велосипедах и разговоров о книгах – никаких. Пусть будет так, как сейчас: солнце, трава, редкие дуновения морского ветра и настоящий аромат его тела – аромат его шеи, груди и подмышек.

Просто возьми меня, распотроши и выверни наизнанку, пока, как один из героев Овидия[44], я не стану един с твоей похотью. Завяжи мне глаза, держи меня за руку и не проси думать ни о чем; готов ли ты сделать это для меня?