Назови меня своим именем

В то утро, спустя два дня после случая на пьяццетте, я нашел в себе смелость настоять на совместной поездке в город – вопреки его явному нежеланию со мной разговаривать, – но лишь потому, что заметил, как его губы беззвучно произносят только записанные в желтый блокнот слова, и вспомнил о других словах, которые он с мольбой в голосе шептал мне: «Ты убьешь меня, если остановишься».

Подарив Оливеру книгу в магазине, а позднее даже настояв, что заплачу за мороженое (ведь пойти за мороженым означало прогуляться по узким затененным улочкам Б. и, следовательно, провести вместе чуть больше времени), – я тем самым еще и благодарил его за «Ты убьешь меня, если остановишься». Поддразнивая Оливера и обещая не произносить никаких речей, сам я тайно лелеял в памяти его слова – слова, теперь гораздо более ценные, чем любое признание. Днем я записал их в своем дневнике, умолчав о том, что они мне приснились. Я хотел перечитать свои записи много лет спустя и поверить, хотя бы на мгновение, что он в самом деле произнес эту фразу – и с такой мольбой. Я хотел сохранить в памяти его отчаянный стон, еще долго не покидавший мои мысли, – благодаря которому я понял: если бы я мог видеть Оливера таким в своих снах каждую ночь, я бы не раздумывая обменял явь на сон и покончил бы с реальностью.

Мы на полной скорости пронеслись мимо моего местечка на откосе, мимо оливковых рощ и подсолнухов, обративших на нас свои испуганные лица; промчались мимо приморских сосен, мимо двух старых вагонов, много поколений назад потерявших свои колеса, но все еще гордо носивших королевскую эмблему Савойской династии; мимо вереницы цыган-торговцев, кричавших нам вслед проклятия за то, что мы чуть было не сбили их дочерей… а потом я развернулся к нему и прокричал:

– Убей меня, если я остановлюсь.

Я сделал это, потому что хотел произнести его слова, хотел посмаковать их подольше, прежде чем спрятать обратно в тайник, – как пастух выпускает овец на выгул в теплую погоду и загоняет обратно, когда погода портится. Выкрикивая его слова, я облекал их в плоть, тем самым продлевая им жизнь, будто теперь она была у них своя – отдельная, долгая и громкая, никем не сдерживаемая; как жизнь эха, которое, отразившись от скал города Б., отправлялось гулять куда-то далеко, к отмели, где однажды лодку Шелли встретил шквалистый ветер. Я отдавал Оливеру то, что и так принадлежало ему; возвращал его же слова, втайне мечтая, что он вновь произнесет их, как тогда, во сне, – потому что теперь был его черед говорить их мне.

За обедом – ни слова. После обеда – он сидел в тени сада, занимаясь – как всем было объявлено за кофе – работой, накопившейся за два дня. Нет, сегодня в город он не поедет. Может быть, завтра. Нет, в покер играть он тоже не пойдет. Затем он отправился наверх.

Несколько дней назад его ступня ласкала мою. Теперь он не сподобит меня даже взглядом.

Перед ужином он спустился чего-нибудь выпить.

– Я буду скучать по этому месту, миссис Пи, – сказал он. Волосы его блестели после вечернего душа, сияние «кинозвезды» – в каждой его черте. Моя мать улыбнулась: la muvi star может приезжать, когда захочет. Потом он отправился на короткую прогулку с Вимини – помогать искать ее домашнего хамелеона. Я никогда по-настоящему не понимал, что эти двое нашли друг в друге, но их связывало нечто гораздо более естественное и непосредственное, чем то, что связывало меня с ним. Они вернулись спустя полчаса. Вимини лазила на фиговое дерево, поэтому ее мать велела ей сходить помыться перед ужином.

За ужином – ни слова. После ужина – он снова исчез наверху.

Я готов был поклясться, что около десяти он неслышно покинет дом и отправится в город. Но на его стороне балкона все еще горел свет, бледно-оранжевой лентой падавший на пол у моей двери. Время от времени из его спальни слышались шаги.

Я решил позвонить приятелю и узнать, не собирается ли он в город. Его мать ответила, что он ушел и, скорее всего, давно уже в городе. Я позвонил еще одному приятелю. Его тоже не было дома. Отец спросил:

– Почему бы тебе не позвонить Марции? Ты избегаешь ее?

Не избегаю, но с ней непросто.

– Как будто с тобой просто! – добавил отец.

Я набрал номер, и Марция ответила, что сегодня никуда не собиралась. В ее голосе звучала мрачная холодность. Я позвонил, чтобы извиниться.

– Я слышала, ты болел.

Ничего серьезного, ответил я. Я могу заехать за ней на велосипеде, и мы вместе поедем в Б. Она согласилась.

Родители смотрели телевизор, когда я вышел из дома. Я слышал, как гравий шуршит под ногами, но звук не раздражал – скорее отвлекал от тоски. Тем более что он тоже услышит, подумал я.

Марция встретила меня в саду. Она сидела на старом стуле из кованого железа, вытянув ноги так, что земли касались одни лишь пятки. Ее велосипед стоял у другого стула, руль – почти на земле. Она была в свитере. Я долго тебя ждала, сказала она.