Назови меня своим именем

– Не думаю, что мы когда-нибудь повторим подобное. – Я пытался предстать благородным и смиренным в своем поражении. – Но да, именно так. – И в то же время загадочным.

То, что я, чрезвычайно стеснительный юноша, нашел в себе смелость произнести эти слова вслух, было заслугой сна, который грезился мне уже две или три ночи кряду. В нем Оливер с мольбой в голосе говорил мне: «Ты убьешь меня, если остановишься». Я помнил сюжет этого сна, но так его стыдился, что отказывался признаваться в этом даже самому себе. Я накинул на сновидение плащ и лишь изредка приподнимал полу, бросая внутрь спешный взгляд.

– Тот день принадлежит другой Вселенной. Нам не стоит ворошить…

Оливер внимательно слушал.

– Глас мудрости – твоя самая выигрышная черта. – Он оторвался от своего блокнота и уставился мне прямо в лицо, отчего мне стало не по себе. – Неужели я так сильно тебе нравлюсь, Элио?

– Неужели нравишься? – я хотел, чтобы мои слова прозвучали недоуменно, будто я не понимал, как вообще он может сомневаться в моей симпатии. Но потом, передумав и собравшись было смягчить свой ответ чем-нибудь вроде уклончивого «возможно», которое на самом деле значило бы «разумеется», – я вдруг выпалил: – Нравишься ли ты мне, Оливер? Да я боготворю тебя.

Вот, теперь я все сказал. Я хотел, чтобы это слово напугало его, ужалило, как пощечина, тогда я смог бы безнаказанно осыпать его самыми нежными ласками. Что такое «нравишься», когда речь о «боготворю»? Я хотел, чтобы глагол содержал в себе убедительный нокаутирующий удар; с чем-то подобным к тебе подходит близкий друг того, кому ты нравишься, отводит тебя в сторону и говорит: «Слушай, мне кажется, ты должен знать: тот-то и тот-то боготворит тебя». Слово «боготворить» заключало в себе больше, чем кто-либо осмелился бы произнести в похожих обстоятельствах; но из всего, что я смог придумать, оно было, пожалуй, самым безопасным и неопределенным. Я гордился тем, что наконец сбросил груз с сердца и в то же время оставил себе лазейку для отступления – на случай, если зашел слишком далеко.

– Я поеду с тобой в Б., – сказал он. – Но при одном условии: никаких лекций.

– Никаких лекций – ничего – ни слова.

– За велосипедами пойдем через полчаса, хорошо?

Ах, Оливер, – по пути на кухню сказал я себе, – ради тебя я готов на все. Я поеду с тобой по холмам, буду гнать наперегонки по дороге до города и не стану показывать на море, когда мы доедем до откоса; я подожду в баре на пьяццетте, пока ты закончишь дела с переводчицей, прикоснусь к памятнику неизвестному солдату, погибшему на Пьяве, и не вымолвлю ни слова, просто отведу тебя в книжный магазин, где у входа мы оставим велосипеды; потом мы вместе зайдем и вместе выйдем, и я обещаю, обещаю, обещаю тебе: не будет ни намека на Шелли или Моне и я не паду столь низко и не признаюсь, что две ночи назад из-за тебя на моей душе появилось еще одно годичное кольцо.

Я буду просто наслаждаться происходящим, твердил я себе. Мы – двое молодых мужчин на велосипедах, которые собрались съездить в город и обратно: искупаемся, сыграем в теннис, перекусим, выпьем и поздно вечером повстречаемся вновь на той самой пьяццетте, где всего два утра назад сказали друг другу так много – и в то же время почти ничего. Он будет с девушкой, я буду с девушкой, и мы даже будем счастливы. Если я ничего не испорчу, мы сможем ездить в город каждый день, и даже если это все, что он готов мне предложить, я соглашусь – соглашусь и на меньшее, на самые жалкие крошки.

В то утро мы отправились в город на велосипедах и совсем скоро закончили с переводчицей, но даже выпив по чашке кофе в баре, обнаружили, что книжный магазин по-прежнему закрыт. Мы стали слоняться по пьяццетте; я разглядывал военный мемориал, он – пеструю бухту, и никто из нас не заговаривал о преследовавшем нас по пятам призраке Шелли, который манит сильнее, чем призрак отца Гамлета.

Без задней мысли Оливер вдруг спросил, как вообще можно утонуть в этом море. Я тут же улыбнулся, распознав в его вопросе желание пойти на попятную; через секунду заговорщицки улыбались уже мы оба – так посреди разговора двое вдруг сливаются во влажном поцелуе, потому что бездумно потянулись к губам друг друга через знойную красную пустыню, которую сами же и придумали – придумали для того, чтобы не наткнуться на обнаженные тела друг друга.

– Я думал, мы не должны упоминать… – начал я.

– Никаких лекций. Знаю.

Вернувшись к книжному магазину, мы оставили велосипеды у дверей и зашли внутрь.

Неповторимое ощущение. Будто показываешь кому-то свою личную молельню, свое тайное убежище, место, куда, как на мой откос, приходишь побыть наедине с собой и помечтать о других. Место, где я мечтал о тебе еще до того, как ты появился в моей жизни.