Не бойся темноты

Нет, конечно, я не смогла полностью уйти из профессии. Даже железо, если его не использовать, ржавеет. «Ржаветь нельзя, зачем мне ржавая жена», – смеясь, говорил ты, но всё-таки отказываться от работы я стала намного чаще, чем соглашаться…

Неожиданно улавливаю в конце коридора световое пятно и издалека слышу хорошо знакомый голос. Спешу к этому месту.

Дверь с табличкой «Гримёрная» нараспашку.

На подсвеченный настенными пузатыми лампами стол с зеркалами облокотилась крупная, высокая женщина. Её подвязанные широким красным шарфом волосы всклокочены и, словно от дуновения невидимого ветра, вздрагивают и сотрясаются вместе со всей фигурой.

Зеркала и разноцветные тюбики и баночки на столе мелко дрожат от эмоционального монолога, в котором русские слова хитро переплетаются с неизвестными мне. Их смысл малопонятен, но даже по интонации можно уловить, что у дамы был тяжелый день и сейчас она делится этим со всем опустевшим театром.

– Рузанна, не ёрничай. А то предадут театральной анафеме! – Не сдерживаюсь и с улыбкой до ушей устремляюсь ей навстречу. Темноглазая гримёрша в заляпанном передничке поверх одежды резко отбрасывает руку с телефоном от уха и полностью переключает внимание на меня. – Ну зачем же выражаться в храме искусства? Не слышит тебя главный…

– Э-э-э, ты же знаешь. Если в коридорах театра пахнет борщом – к провалу. Если в коридорах слышно Рузу – к триумфу. А откуда знаешь, что ругаюсь, а? А-а, да ладно, какая разница. Дай обниму, моя девочка!

Мне приятно нырять в объятия этой громкой женщины. От её тёплого, едва уловимого запаха я успокаиваюсь. Подобный покой обретаешь, когда ныряешь в июльское южное море. Именно июльское – пока оно ещё не такое уставшее, как в августе. Но, в отличие от июньского, уже тёплое и пенистое.

Серебристый аппарат в руке Рузанны издает тревожный звук, она отодвигается в сторону и вновь переходит на только что подавленный крик. Вспоминаю неоднозначные чувства, что испытала после первого знакомства с ней. Та амплитуда настроений и языков, что она может демонстрировать в доли секунды, не поддаётся никакому описанию.

Сейчас Рузанна в лучшей своей форме. Улыбку в мгновенье стирают с лица невидимые гримёры, и снова она взбивает воздух вокруг себя одной рукой, второй стаскивает заляпанный передник, а телефон балансирует между её приподнятым плечом и ухом.

В конце концов она кричит в трубку:

– Жду тебя прямо сейчас! Роберт, ничего не знаю. Забери свою мать!

И вновь невидимые рисовальщики, словно ждавшие команды, рисуют на её выразительном немолодом лице с хищным носом улыбку и те маленькие морщинки в уголках глаз, которые являются свидетельством большой и немного даже детской радости.

– Ну, всё, всё, девочка моя. Руза закончила. Понимаешь, Роберт не хотел забирать мать свою с работы. Где это видано, чтобы сын с так матерью разговаривал? Тебя подвезти, девочка моя? Ничего не говори. Без вариантов, подвезти!

Проблемы Рузанна привыкла решать на месте. После минутного ожидания она хватает едва остывший телефон, нахмурив брови, набирает номер и тоном генерала, не терпящего никаких пререканий, произносит воинственно и чётко:

– Ты едешь? Забери мать свою. Мать твоя сказала – сегодня без вариантов. Мать твоя сказала, значит, всё. Ме шен миквархар. – И уже обращаясь ко мне: – Это я ему сказала, что люблю его. На грузинском.

Я соглашаюсь, хотя прекрасно понимаю, имея опыт, что поездка будет шумной.

Глава 18. Рассказывай, моя девочка

Рузанна родилась в многонациональной семье. От матери, уроженки Кавказа, она унаследовала чёрные живые глаза, темперамент, выразительный профиль с красивым носом, схожим с клювом прекрасной свободной дикой птицы, и талант из всего сделать харчо, каду, скандал и макияж. Версий о её истинной национальности ходит несчитанное множество. Ни одну из них Рузанна не отвергает и ни с одной полностью не соглашается.

Кто-то утверждает, что её мать из грузинского маленького села. Кто-то – что один из дедушек чистый армянин. Как всё могло уместиться в судьбе одной женщины – сложно понять, но и не нужно. Наши судьбы порой вмещают невместимое.

Единство сведений наблюдается только в том, что отчим, который её законно удочерил – русский художник-импрессионист. От него молодая Рузанна переняла изящный вкус, любовь к импрессионизму и большую домашнюю галерею странных картин.

Эта «хищная горная птица» легко открывается навстречу добрым словам и хорошим людям во всём блеске своего характера, гиперэмоционального, как и картины отчима. Так же легко, как открывает перед каждым артистом разноцветную палитру театрального грима.

Цветовая температура её настроения скачет от самого светлого тона до угольно-чёрного.

Она наделена редкой красотой, той, что не увядает. Такая красота схожа со сменой сезона в горах: от юной яркой весны к мудрой седой зиме.

Настоящая непостижимая женщина без возраста и национальности.

– Ну, теперь рассказывай, моя девочка. От твоей сестры слова не добьешься. Сама, говорит, расскажет, если захочет. А сейчас вижу, тебе надо рассказать. Я выслушаю.