Не бойся темноты

Рядом на стол падают ломкие длинные руки Надин с бокалом, наполненным очередной порцией пышущего паром и ароматами гвоздики напитка. В преломляющем свете свечи на её правой руке сияет новое украшение, такое же рубиновое, как и глинтвейн.

– Оно и правда великолепно!

– Что великолепно?

– Кольцо. Я так понимаю, скоро мы услышим вальс Мендельсона?

Надин кидает на украшение задумчивый взгляд, медленно оттягивает руку по столу к груди и прячет пальцы внутрь ладони.

– А-а-а, кольцо? Это так. Приятный знак внимания, не более.

– Ты ни от кого не принимала такие красноречивые знаки внимания. Ходят слухи, что в тебя влюблён новенький, Рудик. Его подарок?

– Стоило в твою жизнь вернуться театру, как тут же карманы наполнились домыслами и слухами. Ох уж эти пьяные актрисы, ох уж эти закулисные интриги. Пожалуйста, не продолжай. Когда придёт время, я тебе сама расскажу. Ты ведь никогда не верила слухам! Ты ведь всегда верила своей сестре. Или это тоже изменилось?

– Нет, изменилось многое, но это – нет.

– Ну вот, – Надин снова стискивает меня, и я чувствую, как напряжено её тело. – Когда придёт время, ты узнаешь обо всём первая. А сейчас… – она вытягивает руки, не отпуская мои плечи. – А сейчас тебе нужно успокоиться, выбросить ерунду из головы и возвращаться в работу. Давай дальше твори, а я тебе буду читать.

«Дальше твори». Понимаю, что это она произносит для создания атмосферы, но никак не в качестве констатации факта.

Иногда, когда заходишь в совершенно пустую комнату, можно услышать собственное дыхание, такая там пустота. Скажешь слово, и в ответ услышишь его столько раз, сколько оно отразится от гулких поверхностей. Я теперь такая пустая комната. Карандаш как никчёмная сухая ветка, беспомощно застрявшая в бетоне голых потрескавшихся стен.

– Миш, подскажи, что там… Глянь в текст.

Вглядываюсь, но текст мешает разглядеть густой туман, внезапно поднявшийся из бездны моих страхов. За ним буквы, как мелкие противные насекомые, расползаются в разные стороны. Ловить их бессмысленно, уже знаю.

Привыкла с самого детства смотреть на мир только правым глазом. Левый слеп на девяносто процентов. Но в последнее время стал подводить и здоровый. Никто, не считая матери и Надин, не знает про эту мою особенность. И ещё ты знал.

Это не мешало мне жить и видеть главное и всю ту красоту, которую мы поглощали, переезжая из одного места в другое. Даже одним глазом улавливала оттенки рассветов и закатов. Даже одним глазом я видела тебя. А остальное мне было видеть не так и важно.

Первый взрослый приступ слепоты на второй глаз у меня случился в чужом городе. Мы оказались ночью на улице в окружении толпы людей. Был праздник, и от них пахло спиртным. Толпа улюлюкающих мужчин и женщин, кричащих что-то на незнакомом языке.

Удар в сердце, и меня затрясло от ужаса. Голова закружилась, и мысль, что я сейчас умру, стала вращаться по спирали, сводя с ума. Хотелось, как в детстве, забиться под кровать, и я накрыла голову руками, а когда отвела их – мир покрыла белая пелена. Твоя фигура и мельтешащие люди превратились в движущиеся тени. Уровень тревожности по стобалльной шкале подпрыгнул до ста одного. После я попала к Ольге Витальевне и стала заложницей бесконечных консультаций и горьких кругляшей из бутылочки.

Ты всё решил. Ты всегда находил выход из любой ситуации.

***

Уже отогреваемся в номере крошечного отеля. Форточка открыта, и издалека доносятся звуки празднующих улиц. Лёгкие прозрачные шторы еле шевелятся. С подоконника конвульсивно мигает рождественская ёлочка.

– Извини за то, что напугала тебя. Глупая я, да?

Смешная кружка с горячим какао танцует в ещё слабой, подтрясывающейся руке.

– Ничего, Мышь. Ничего. – Ты забираешь у меня танцующую посуду и ставишь её на низкий мраморный придиванный столик. – Я понимаю, ты и сама напугалась.

– А что если я когда-нибудь ослепну и на второй глаз? Что тогда?

– Не дури. – Ты присаживаешься передо мной на корточки и забираешь в свои ладони мои, ещё трепещущие. – Ты просто слишком напугалась. Вернёмся домой и пойдём к врачу. Знакомые посоветовали одного очень хорошего психолога.

– Хорошо, а вдруг врач не поможет? А что если так случится – я ослепну? Ты меня бросишь?

– Никогда! – ты по-прежнему сидишь напротив и не сводишь с меня встревоженного взгляда. – Мышь, буду рядом всегда, ты же не сможешь одна.

– Не смогу, – и я обвиваю твою шею руками так крепко, словно боюсь, что сейчас ты исчезнешь. – Точно никогда?

– Никогда! – Ты отстраняешься, берёшь со столика ещё дымящийся напиток и возвращаешь его мне в руки. – Пей какао. Точно никогда!

***

Любое «никогда» всегда превращается в «когда-то».

Никогда тебя не разлюблю – прости, разлюбил.

Никогда тебя не брошу – прости, но ты ни в чём не виновата.

Никогда!

Вот и теперь что-то случилось.

– Мишь, что ты там, слов не разберёшь? Ми-и-и-иш…

Вечерние сумерки сгущаются и меняют цвет, не предвещая ничего хорошего.

Кожа покрывается мелкой рябью. Уже не слышу, что кричит сестра. Мне нужен воздух. Много воздуха. Почему на веранде и во дворе не горит свет? Зажигаю повсюду свет.