Не бойся темноты

Неужели и это «никогда» перешло в новую фазу – «когда-то»?

Я съёживаюсь то ли от холода, то ли от подступающего понимания, что меня покинул не только ты, не только душа, не только вдохновение, но и…

Надин догоняет уже около нашего дворового прудика, в котором спит где-то на дне «Ольга Витальевна». По ночам вода уже начинает покрываться прозрачной скользкой плёнкой.

– Мишь, ну ты чего? Холодно же. Эй, ты что?

– Знаешь, Надин, ты будешь смеяться, но ты угадала.

– Что угадала, что холодно? Ты чего рванула из дома без одежды? На дворе не май месяц. Опять? Накрывает?

– Накрывает, но второй волной. Мне кажется, я слепну и на второй глаз.

– В смысле? – спрашивает Надин и тут же нетерпеливо повторяет: – В смысле? Да не молчи ты опять! Что происходит?

– Чёрт, чёрт… Надин, я не хочу говорить…

– Ты меня пугаешь! Так больше нельзя, идём к врачу. Я позвоню Ольге Витальевне. Может, опять твои «эти самые» проблемы. Ну, не хочу даже думать и говорить. Я пойду с тобой, во второй раз ты меня не обманешь. Пойдём в ближайшее время, не откладывая. А теперь в дом. Разожжём камин, как ты любишь.

Глава 24. Смерть

Зима. В такую пору особенно хочется в тепло, обниматься и ходить за руку.

Больше всего на свете мы хотим тепла и любви.

Хотя нет, только одного – любви. А всё остальное из неё следует.

– Мишь, я понимаю, что долготерпеливый лучше смелого, но не в твоём случае! Всю жизнь – слишком долго. Терпишь свои страхи, терпишь свои болезни. Всех оправдываешь и всех любишь. Но есть один человек, которого ты предаёшь с самого первого дня, и которому ты не отдаёшь ни граммулечки заботы.

– Это ты? – жалко мямлю в ответ на гневную тираду сестры.

– Нет. Это ты. Твоё пожизненное долготерпение не привело ни к чему, кроме того, что ты стала равнодушной и бессмысленной. Что ты молчишь? Скажи что-нибудь хоть сейчас!

Долго не нахожу, что ответить. Что мне сделать: закричать или заплакать, промолчать или оправдаться, успокоить сестру или обмануть опять себя?

– Знаешь, – произношу спустя долгую паузу и начинаю путь взгляда с пола, через камин и люстру прямо во встревоженные глаза сестры. – Порой мне кажется, что та настоящая и живая Мишель осталась лежать под кроватью в одну из страшных ночей. Она так и лежит там, в отчем доме, покрытая пылью многих лет. Лежит и боится выйти в мир. В большом мире страшно до икоты. Он полон опасностей, страданий, потерь и нелюбови. А под кроватью тихо, сухо и дозревают яблоки. Видимо, когда-то тогда ты вытащила из-под кровати только шкурку, а напуганная малышка так и осталась там, забившись в угол.

– Мишь, прекрати бояться и бездвижно надеяться, перестань ждать от мира радости. Перестань ждать мужа. Его нет. Отца нет. Страха нет. Всё осталось в прошлом.

– Может, ты и права. Я сама много думала.

Без видимой причины начинаю рассматривать своё отражение в настенном зеркале, которое висит прямо над трескучим камином. Смотрю и уже не слышу, что продолжает мне говорить, активно жестикулируя, Надин.

Кто смотрит на меня? Настоящая Мишель или её пугливый призрак? А какая она – настоящая Мишель?

– Что ты сказала? – вдруг застывает на месте сестра и в упор глядит на меня через зеркало.

– Чёрт… Разве я сказала вслух?

– Да!

– Я подумала, а какая она, настоящая Мишель? Но, оказывается, произнесла вслух.

– Настоящая? – мы так и смотрим друг на друга через зеркальную гладь. Голос Надин становится всё громче. – Настоящая Мишель до семи лет смело спасала маленьких котят, отбивая их у дворового хулиганья. Настоящая Мишель тукала мизерными кулачками в пьяного отца, когда он замахивался на меня. Настоящую Мишель ты не помнишь. Но ты не помнишь и многого другого. Мишь, наверное, именно сейчас я тебе должна всё-таки рассказать что-то очень важное, что-то… – она опускает ресницы и ищет подходящие слова где-то под ногами, как будто они зашиты в узорах ковра или прорастают между планками деревянного паркета.

Тишина повисает над комнатой. Зеркальная гладь корчится, словно в предродовых схватках. Чувствую, как волна неконтролируемого первобытного ужаса нарастает внутри меня. По стенам ползут зловещие, кривляющиеся тени. И воспоминания, как будто не мои, а чужие, мелькают в голове, как кадры адского хоррора.

Плохо освещённая трасса, летящие кубарем деревья, металлический запах и… Этот вкус ни с чем не перепутать, это вкус крови. Удар – и чернота. Страшная смрадная чернота, липкая, как нефть, из которой, не мигая, на меня уставились жёлтые пылающие глаза. Мой многоликий монстр снова зашевелился. Цепенею, смотря прямо в лицо дышащему на меня ледяным холодом чудовищу. От него нет убежища. От него нет защиты. От него не сбежишь.

Взгляд возвращается в зеркало, через него на меня смотрит не Надин, а…

– Сме-е-е-ерть? – еле выговариваю слово, вздрагивая от каждой буквы, и когда заканчиваю его произносить, мне кажется, что изо рта вываливается клуб холодного пара.

– Ми-и-и-ишь? Что ты сказала? Что ты сказала? – Надин трясет меня за плечи, пока я выхожу из короткого безумного виденья.

– Я почувствовала так близко смерть, Надин. Так близко, как тебя.