Не бойся темноты

Морщусь от имени сестры, словно Руза отрывает окровавленный, пристывший к ране пластырь.

– Руза, задержалась я у тебя. Пора мне. Переживаю за дом, за котов.

– Хорошо, поехали, отвезём. Наверное, и правда пора.

Она говорит «и правда пора» так, словно вкладывает в это что-то ещё, что-то, о чём я даже не догадываюсь. Делаю вид, что не замечаю, и соглашаюсь:

– Пора, Руза. Конечно, пора!

Глава 28. Которадио

Всю свою жизнь я провела в похожем состоянии. И сейчас, как латентный мазохист, жадно наблюдаю со стороны бесконечно длинную череду личных апокалипсисов.

Это как выжигать сигаретами иероглифы страдания на собственном запястье.

Это как любоваться сверху угасанием конвульсирующего собственного тела. Любоваться страдой жизненных неурядиц и рушащихся надежд. Жадно собирать их горстями, чтобы потом, по прошествии времени, раскладывать по мискам сцен и скармливать себе, как отравленную еду.

Глубоко внутри осознаю, что так поступать подло по отношению к самой себе. Осознаю, но не могу прекратить.

Туман, одевший мой новый мир, редеет.

Мерзкие мушки растворяются. Вглядываюсь в окружающую действительность сквозь прозрачно-белое, как разбавленное молоко, полотно.

Мелкие детали дорисовываю в воображении по воспоминаниям, по запахам и по звукам. Странно, почему подобное состояние меня не вгоняет в истерику? Думала, испугаюсь, если когда-то останусь и без второго глаза. Но спокойна. Скорее всего, начала привыкать. Так было, и всегда проходило. Значит, в этот раз тоже пройдёт.

Я дома.

Вот шелестят заброшенные бумажные листы на письменном столе. Люблю доверять идеи бумаге. Есть что-то иное в том, когда ты рисуешь рукой, нежели когда ты работаешь на компьютере.

Бумага, ткань, кирпич камина, ковёр на полу, цветы, яблоки, кожа, краска. Сейчас их трогаю, словно что-то незнакомое. Словно никогда не касалась этих простых обыденных поверхностей. Я их иначе чувствую и заново познаю.

Шерсть… Мягкие мокрые тыканья в ладошку и движущиеся, пушистые на ощупь очертания напоминают о том, что в доме есть ещё те, кто требует внимания и корма.

Слушаю, как они копошатся, хрустят, а потом приходят ко мне на диван и, упираясь влажными пятачками, включают своё которадио, и мне становится спокойней.

Их уже четверо?

– Матраскин, да ты привёл ещё друзей?

Мурчащее тёплое создание трётся о колени.

– Матраскин, врач сказал, что нужно успокоиться и переждать. Он сказал, что нужны только хорошие воспоминания и эмоции, и мир снова обретёт смысл и детали. Ну что фырчишь? Да, он так и сказал. Но он не говорил, что нужно больше котов! Он говорил про эмоции. Что ты мяукаешь? Хочешь сказать, что хорошие коты – это и есть хорошие эмоции? Я бы поспорила, но сейчас не буду.

Пытаюсь встать, но под ногами кишат мохнатые. Трутся о носки и мешают сделать шаг. Один из кошачьей своры встаёт на задние лапы, опирается о меня, и я снова падаю на диван.

– Ну что с вами делать? Чего размяукались? Говорите, окулист нужен? Нет, Матраскин и компания, окулист, врач сказал, нам не поможет. Сипхо… психо… тьфу ты, психогенная, еле выговорила… слепота представляет собой внезапную утрату зрительных функций на фоне психологической травмы. Спрашиваете, как надолго хозяйка заболела? Врач сказал, что зависит от впечатлительности, субъективного восприятия событий. У нас не самый сложный случай. Вот то, что ты, Матраскин, разжирел, я чувствую. А какого оттенка твои друзья, мне уже непросто разобрать.

Мягкие обитальцы трутся, мяукают и урчат рядом, давая понять, что согласны вести со мной беседу и дальше. Родной Матраскин явно выделяется среди них своими откормленными боками. На правах лидера стаи он восседает на моих коленях, подхрюкивает и фырчит.

– Да не фырчи ты. Пользуйся и жирей дальше, ещё тебе подсыплю, а то и ты уйдёшь к какой-нибудь дворовой красивой хвостатой Надин. А почему ты такой мокрый? Опять вылизывал себя до потери сознания, или от моих слёз?

Вспоминаю о надписи на входной двери. Её никто не должен видеть. Кричащие о моей глупости нарисованные красные буквы на дверях, словно написанные кровью убитых мечтаний.

И тот самый восклицательный знак, едва различаю, но слышу его голос – он крик. Он боль. Он стрела в самое сердце.

«Свет выключила!

Вещи разложила!

Двери закрыла!

Люблю всегда!

Твоя Мышь

Снова не жалею краски, но теперь она летит на дверь, чтобы спрятать такие простодушные знаки и слова. Закрашиваю следы собственной наивности. Размашисто, дико сотрясаясь, опрокидывая банку и кисти.

Скоро ночь, надо зажечь везде свет. Скорей зажечь, и станет светлее и в доме, и на сердце.

Глава 29. Греют не коты

– Что творится? Кого убила? Куда трупы сложила? – Рузанна переступает ещё блестящие лужи разлитой краски и пробирается между них. – Оставить одну нельзя. Всё разукрасила, художница. Стены в краске. Двери в краске. Коты в краске. Что тут стряслось? Девочка моя, да тебя трясёт. Давай я тебе лекарства налью.

– Руза, валерьянки больше нет.

Она, не дожидаясь разъяснений, уже гремит дверями холодильника на кухне и с ворчанием возвращается в комнату.